Валерий Поволяев - Чрезвычайные обстоятельства

– Хы-ы-ы…

За спиной опять ударил автомат Костина – «душки» готовы были впереться в вертолет вместе со спецназовцами… Но тут будет как в анекдоте про слона: здоровый элефант должен съесть в день двенадцать пудов сена, три – кукурузы, пять картофеля, десять килограммов сахара, семнадцать буханок хлеба. Съесть-то он все это съест, да кто ж ему даст?

– Во, суки назойливые! – выругался Костин, снова дал автоматную очередь, короткую, всего в три хлопка – патроны у Костина были на исходе. У Петракова их тоже осталось чуть – едва ли не по пальцам можно пересчитать.

Послышался вскрик. Душманы приняли потерю бойца в своих рядах как должное и дружно, в несколько глоток, слитых в одну, завопили:

– Алла акбар!

Конечно, душа этого бородача через несколько минут окажется в заоблачной выси, в непосредственной близости к аллаху, если уже не оказалась – такой порядок заведен у правоверных, но забот у меткого стрелка Лени Костина от этого меньше не стало – душманов было еще много.

– Когда же вас, гадов, станет поменьше? – просипел Костин, вновь дал короткую точную очередь.

Петраков перевел дух, собрался с силами, напрягся – от напряжения у него на шее вздулись жилы, целые бугры, – просипел:

– Леня, помоги!

Костин еще раз отплюнулся короткой очередью, отщелкнул пустой магазин, швырнул его за камни, в пропасть, магазин – не окурок, не консервная жестянка с точным обозначением того, что в ней было и где произведен товар – на магазине нет никакой маркировки, такие магазины могут быть у кого угодно – у американцев, пакистанцев, белуджей, китайцев, у самих «душков», поэтому Костин так вольно и обошелся с ним, – всадил в автомат новый рожок. Выругался – рожок последний. Больше патронов нет.

– Леня, помоги! – Петраков вновь напрягся до красноты в глазах.

Напарник услышал, метнулся к нему.

– Держись, командир! – он с лету боднул Петракова плечом, вогнал его в горячий вертолетный трюм, пахнущий порохом, кровью, горелым металлом и спекшимся машинным маслом, Петраков только крякнул от боли, – следом Костин запрыгнул в трюм сам, выкрикнул горласто, будто космонавт: – Поехали!

Корпус вертолета трясся, над головой у Петракова болтались порванные провода, два оконца-блистера были выбиты, в боку зияла рванина, сквозь которую в трюм просачивался желтый волокнистый свет, схожий с ядовитым дымом. В пилотской кабине копошился седой скуластый человек в сером хлопчатобумажном комбинезоне, натянутом прямо на голое тело, обеими руками он держался за толстый, схожий с массивным древесным обрубком костыль шаг-газа, приплясывал вокруг него, ощеривая неровные прокуренные зубы. На командирском сидении грузно обвис молодой парень с золотистой двухмакушечной головой, из открытого рта сочилась кровь, одна рука, правая, была неловко подмята телом. По этой руке было понятно, что командир убит.

Второй пилот неподвижно уткнулся лицом в приборную доску.

Петраков не выдержал, застонал – тело его вновь пробила ошпаривающая, будто огонь, боль, надо бы еще раз уколоться, но было не до того – счет времени сейчас пошел уже не на минуты – на секунды.

– Поехали! – вторично прокричал из двери Костин, вскинул автомат. Ствол автомата окрасился бледными розовыми огнями.

Звука выстрелов в стуке работающего мотора не было слышно. Петраков поспешно передвинулся в кабину.

Борттехник, удерживавший вертолет в «висячем» положении, вскрикнул:

– Ой! – сглотнул слюну, собравшуюся во рту и запричитал громко, на одной ноте, не делая пауз: – Ой-ей-ей-ей! Командира, вишь, убило! Ой-ей-ей-ей! А Терентьич ранен, без сознания находится… Ой-ей-ей! Что делать-то?

Стало понятно, почему никто не протянул Петракову руку из трюма, не помог вползти в вертолет.

– Поехали! – вновь послышался крик Костина. – Патроны кончаются!

Борттехник взвизгнул тоненько, по-ребячьи, словно обо что-то обжегся, подпрыгнул, но рукояти шаг-газа не выпустил, запричитал, как и прежде, громко:

– Ой-ей-ей-ей!

Если бы не борттехник, вертолет давно бы свалился в бездну. Петраков пролез в кабину, ухватил убитого командира одной рукой за замызганную куртку, подпоясанную кожаным солдатским ремнем, на котором висел пистолет, кряхтя, выволок в коридорчик, положил на ребристый железный пол, сбросил с шеи автомат, положил на убитого. Рукой отогнал борттехника от рукояти шаг-газа.

– Ой-ей-ей! – продолжал причитать тот знакомо, глянул ошалело на Петракова: – Ты чего, пехтура? Мы же сейчас завалимся!