Борис Крамаренко - Пути-дороги

…Подходил день свадьбы. Накануне вечером отец уговорил Андрея пойти с ним на охоту. Андрей хотел этот вечер провести с Мариной, но, боясь обидеть отца, согласился.

Когда вернулись, было уже темно. У ворот встретил их Василий.

— Андрей! — голос Василия сорвался до шепота. — Марина заболела, лежит, бредит… как у Лельки шила, так и слегла.

Андрей почувствовал, что сердце покатилось куда–то вниз. Он бросил на землю ружье и дичь.

— Василь! Лошадь!..

— Сидай скорей! — прошептал Василий, подводя Серого. — Я его давно подседлал, все ждал тебя. А черта твоего побоялся седлать… — Он виновато улыбнулся, подавая брату повод.

Андрей, не переодеваясь, вскочил на коня.

— Запрягай скорей буланого в линейку да скачи за фельдшером!

Василий еще не успел ответить, как Андрей уже скрылся в темноте…

Целыми днями просиживал Андрей у постели Марины, почти все время метавшейся в бреду. Ежедневно навещавший ее фельдшер беспомощно разводил руками в ответ на умоляющий взгляд Андрея:

— Воспаление легких, не какой–нибудь насморк. — И сердито добавлял: — Ну, я ее выстукаю, а ты того, уходи…

Андрей брел домой, но чаще сворачивал и шел к Сергееву, по дороге заходя за Дергачом.

Как–то, придя к Сергееву, Андрей застал его одного. Сергеев шил бекешу.

— А, Григорьич! Садись, садись! Ты, должно, за газеткой пришел? Э, да ты чего–то кислый… Случилось, что ли, что?

Андрей молча сел на лавку. Достав кисет, он стал свертывать цигарку.

— Маринке хуже, а тут на фронт возвращаться срок подходит. Дмитрий Мироныч, что делать–то — посоветуй. Срок пропущу — разыскивать будут, а и ехать мне никак нельзя.

Сергеев отложил в сторону недошитую бекешу и с участием посмотрел на Андрея:

— Да, дела у тебя, брат, неважные… а все–таки ехать на фронт тебе надо.

Андрей, рассыпая махорку, вскочил с лавки:

— Ехать, ехать! А я вот не поеду. Пошел он, фронт этот, к собачьей матери! Ты лучше посоветуй, как не поехать.

— Конечно, на дальнем хуторе перебыть можно, но ты прими во внимание, что за это надо на хозяина день и ночь работать, а от Маринки все же вдали будешь. С другой стороны, сейчас казаки еще на фронте и ежели ты туда поедешь, большую пользу принесть можешь. — Портной многозначительно поднял вверх палец.

— Какой уж с меня агитатор, — с досадой проговорил Андрей. — Нет, я, Мироныч, лучше останусь. Будь что будет. Не я один…

… Задумчиво шел Андрей по пустынным улицам станицы, заснувшей крепким сном.

Подходя к гребле, Андрей замедлил шаг. Посеребренная светом луны вода манила прохладой. В прибрежном камыше перекликались разбуженные водяные курочки. Андрей остановился.

— Хорошо! — Он нагнулся, поднял камешек и бросил его в воду.

Раздался тихий всплеск. Андрей присел на берег и задумался.

… В тот вечер Григорий Петрович, придя к Богомолову получить заработанные деньги, застал в лавке Бута и Семена Лукича.

Прервав разговор, все трое неприязненно оглядели высокую фигуру старика. Бут небрежно бросил:

— Здравствуй, Петрович! Что–то тебя давно не видать. Болен был, что ли?

— В Уманскую, Павел Васильевич, за товарами ездил.

Богомолов, подавая старику засаленные рублевки, пробасил:

— Сынок–то твой, говорят, с портным снюхался. Вместе народ мутят, собачьи души. Землю казачью мужикам делить хотят.

Семен Лукич, набивая трубку, зло усмехнулся:

— Ничего, мы им, собачьим сынам, головы поотвертываем!..

У Григория Петровича, прятавшего за пазуху деньги, от волнения тряслись руки. Вспомнился разговор с сынсм в первый день его приезда, его частые отлучки из дому.

«Неужели вправду снюхался? — промелькнула мысль. — Недаром зачастил к нему Максим Сизон».

— Что ж молчишь, Петрович? — голос Бута зазвучал неожиданной лаской. — Ты казак, урядник, две медали за геройство имеешь, а сын с мужиками путается, большевик.

Григория Петровича прорвало:

— Ты, Павел Васильевич, стар, а бабьи сплетни, видать, здорово охоч слушать. Мой Андрейко егорьевский кавалер, вахмистр, и чтобы он с мужиками на казаков пошел? Ни в жизнь не поверю! Его в хорунжие скоро произвести должны, — неожиданно для самого себя прихвастнул он.

— В хорунжие? — переспросил Семен Лукич. — Хорош офицер, казачью землю городовикам отдать думает…

Домой Григорий Петрович шел в большом смятении. «А ну, как правда? — Он даже перекрестился. — Не дай бог. Да нет, быть того не может», — успокаивал он себя, а в сердце росла тревога.

Около дома встретился Василий. На плече он нес багор, на конце которого болталась сплетенная из куги кошелка.