Георгий Марков - Отец и сын

Кадкин знал Скобеева не первый год, знал и побаивался. Наезжавшие в Каргасок с Васюгана, с Парабели, с Чижапки охотники — и русские и ханты — рассказывали, что заведующий базой неподкупен: себе оторванного беличьего хвоста не возьмет. Ни за что не позволит снизить сортность пушнины. На каждую копеечную куплю-продажу фактуру выпишет. А у него, у Кадкина, случались грешки: любил он и подарок принять, якобы в благодарность за особое старание отоварить охотника, и первосортную пушнину принять по цене второго, а то и третьего сорта… Короче говоря — семья, а зарплата хоть и по северной сетке, но не так, чтоб можно было капитал скопить. Не приведи господь, если Скобеев что-нибудь разнюхает…

Взвесив в уме, как лучше вести себя с ним, Кадкин миролюбиво сказал:

— Да ты же, Тихон Иваныч, мои слова говоришь! То же самое слово в слово управляющему я доказывал. Куда там! Слушать не захотел. «Отправь мне, — говорит, — Исаеву на Тым и об исполнении донеси официально». Вот как!

— Персонально о ней шла речь?

— Именно о ней!

— Почему? В чем дело?

— Классовую линию, говорит, надо в подборе кадров выдерживать. Благодушество к добру не приведет.

— Всякое понятие легко довести до абсурда, Кинтельян Пантелеич.

— Я же не мог ослушаться самого управляющего.

— Надо было ослушаться. Приказы должны быть умными.

— Согласен с тобой, Тихон Иваныч.

— От твоего согласия никому сейчас ни холодно, ни жарко. Чиновник ты, а не коммунист, Кинтельян Пантелеич.

— Обзывай как хочешь меня, Тихон Иваныч. Вынесу.

— Ты не прикидывайся христосиком!

— А ты не вставай горой за кулацкое отродье! Большевику-подпольщику это не пристало.

— Я не дам вам с управляющим погубить человека. Не затем революцию делали, чтобы произвол царил.

Скобеев хлопнул дверью и отправился на базу. Алешка, Лавруха и Еремеич уже поджидали его на берегу возле паузков. То, что они услышали от Скобеева, ожесточило их не меньше его самого.

— Неспроста это сделано! — сказал Лавруха, рубанув кулаком. — Не знаю еще только, чей тут интерес соблюден: управляющего или самого Кадкина. Пойдемте сейчас же на катер и обсудим, как быть дальше.

Зайдя в каюту, стали рассуждать. Алешка уже не стеснялся высказывать свое мнение. Он встревал теперь во все. И сейчас убежденно сказал:

— Ни в коем разе не можем мы уйти из Каргасока, не повидав Надьки Исаевой. Со всех сторон это важно. Для нее — раз. Для раскрытия правды о расстреле партийцев — два. Для нашей совести — три.

— Я места себе не найду, если эту девицу одну в тайге зимовать оставлю. Получится так: я ее поднял на новую жизнь, а в самую тяжелую минуту бросил, не протянул руку, — горячился Скобеев.

— А ну, посмотри по карте, Еремеич, сколько пути до этого самого чертова Кедрового яра? — сказал Лавруха.

Еремеич поднялся в свою рубку, принес толстую книгу «Речные пути Западной Сибири». Быстро перелистывая карту за картой, он нашел лист с надписью: «Тым». Все склонились над картой. Скобеев переломил спичку, сверил ее с масштабом карты, принялся измерять расстояние.

— Да, ходу до нее немало. Пять дней туда, четыре — обратно. Девять-десять дней. Как раз зима ляжет. Что же делать? А делать что-то надо, — рассуждал вслух Скобеев.

— Если б у нас было горючего в достатке, — заговорил Лавруха, — можно было бы на катере пройти, но горючего в обрез. До Томска кое-как дотянем — и все.

— Не только в этом дело, Лаврентий Лаврентьич. По всем приметам зима ранняя будет. Утки и гуси уже пролетели, ледяные забереги появляются. Нам нельзя медлить ни одного дня. Вморозим катер и паузки, все наши успехи пойдут насмарку.

— Какие у тебя, Еремеич, предложения? — спросил Скобеев.

— Рисковать, Тихон Иваныч!

— В каком смысле? Как?

— А так. Кто-то один должен попробовать сходить за девчонкой на Тым на обласке. Успеет до морозов — счастье, не успеет — будет выбираться с мукой по снегу. На лыжах.

— Жуткое дело!

— Жуткое, Лаврентий Лаврентьич, а другого выхода нет.

— Еремеич прав. И надо, не теряя часа, отправляться в путь… И в тяжелый путь. От правды отворачиваться не будем.

Скобеев склонил голову, и взгляд его заскользил по лицам товарищей. Все поняли, что значил этот взгляд. Скобеев про себя соображал, кого лучше послать в это далекое путешествие, кого проще заменить здесь на базе, у кого больше хватки и силы, без которых не одолеть трудного пути. Сам он мог заменить и Лавруху и Еремеича. Его мог заменить любой из них. Алешка, по его представлениям, не подходил — слишком мало еще был испытан на реках. Одна навигация! Это еще не экзамен. Но, опережая других, Алешка сказал: