Илья Эренбург - Что человеку надо

Город ослеп; ни одного огня. Надрываясь, кричат сирены. Красивая женщина с ласковыми глазами тащит детей в погреб. Холодно; пищат крысы.

Бернара послали к Маркесу. Он лежит у пулемета; на лбу крупные капли.

— Обошли!

Маркес говорит:

— Ничего. Маноло поспеет…

Он знал, что на Маноло трудно положиться, но он хочет приободрить Бернара!

— Снова лезут!

Бернар приговаривает:

— Коровы! Ах, коровы!

Марокканцы бегут, падают.

Десять минут передышки. Бернар схватился за фляжку:

— Ни капли! Ах, коровы!

Маркес вдруг говорит:

— Видишь тот дом? Он без крыши куда красивей…

Снаряд.

— Это сто пятьдесят пять. Коровы!

Их осталось человек сто. Батальон марокканцев карабкался на холм. Справа — легионеры; они открыли пулеметный огонь.

— Живей, Бернар!

Та-та-та! Та-та-та!

Вдруг Бернар запнулся:

— Коровы! Коро…

Не работает пулемет.

— Я тебе говорил, что…

Но Маркес уже кричит:

— Гранатами!

Серый дым над оливами. Крики. И вдруг крики слабеют. Еще раз отбили.

— Коровы! Они, наверное, думают, что здесь полк.

— Погоди! Теперь оттуда… Гранатами!

Маркес бежит вперед; вслед за ним бойцы.

— Стой!

Маноло схватил офицера за рукав.

— Ты должен пример подавать, а ты, трус, бежишь?

— Ты кто, чтобы командовать?

— Я?

Маноло выхватил револьвер. Офицер вскрикнул и упал.

— Ух, предатель!

Бегут. Нет, всех не перебить!

— Стой! Стой!

В его голосе такое отчаянье, что люди на минуту останавливаются. Маноло бежит вперед.

— Там наши танки!

Танков нет, но бойцы бегут вслед за Маноло. Речка. Через речку. Вот и они!

Фашисты, не ожидавшие удара, поворачивают назад.

— Огонь!

Гремят орудья. Загорелся сосновый лесок. Жара, дым. Шесть километров пробежали без передышки. Матео что-то спрашивает, но Маноло не может ответить; он шевелит губами и вдруг, после стольких недель тоски, весело смеется.

— Наши!

Бернар схватил чью-то фляжку и пьет, не отрываясь.

— Понимаешь, пулемет подвел. Ах, коровы!..

Перевязывают раненых.

— Подлецы, Вальяда убили!

Маркес обнимает Маноло:

— Я говорил, что ты поспеешь…

Маркес пришел с женой. Бернар его ждал в столовой. Прежде здесь помещался дорогой ресторан. Стены расписаны: море, горы, пальмы. Чучело рыси. Пустые бутылки от французских ликеров. Барабан джаза, рядом винтовки.

— На первое — горох, на второе — горох, и в виду нашего высокого положения в республиканской армии, на третье — тоже горох.

Они смеются, не умолкая. Нет, на одну минуту они замолкли. Это когда Бернар сказал:

— Тогда Вальяда был с нами…

О Вальяде нельзя говорить: он был любимцем отряда. Он играл на дудке; он всем рассказывал про какую-то девчонку из Сантандера; у него были большие розовые уши и глаза мечтателя.

Но вот они снова смеются:

— А ведь, кажется, удержим!..

— Глупая история! Подумать, что все это могло быть не под Мадридом, а где-нибудь под Талаверой. Ну, разве не смешно?

Они не только повторяют «смешно», они и вправду смеются. Бернар смотрит на стену: замок, скала, ручеек.

— Кажется, маэстро любуется живописью?

— Я думаю, на той горке не вредно бы поставить пулемет…

Смешно! Как будто они и не жили раньше, как будто вот это — жизнь: пулемет, поспеет Маноло или не поспеет, треск гранат, труп Вальяды, а потом миска с горохом.

Жена Маркеса сидит молча. Она смотрит то на мужа, то на Бернара: она хочет понять. Наконец, она спрашивает:

— Но что здесь, веселого?

Они озадаченно оглядывают друг друга — действительно, что здесь веселого? А минуту спустя смеются.

К Маноло привели дезертиров.

— Мы по своей воле записались. А теперь хватит — хотим домой.

Маноло смотрит на них в упор:

— Давай винтовки! Билеты давай! Я в газете имена напечатаю, пусть все знают, какая вы сволочь.

Они отдали и винтовки, и билеты: они готовы все отдать, лишь бы спасти жизнь.

— Портки снимай! Не ваши — народные.

Они остались в белье.

— Товарищ Маноло, теперь можно итти?

— Врешь! Матео, вези их в Мадрид. Без штанов, чтобы все видели…

Две крестьянки остановились испуганные. Матео об’ясняет:

— Это которые фашисты — с фронта удирают.

Женщины хохочут:

— Бесстыдники!

Маноло зовет «Кропоткина»:

— Пиши для газеты: «Мы должны внести абсолютную дисциплину».

«Кропоткин» задумался:

— По-моему, Маноло, надо добавить: «Свою собственную, анархическую дисциплину».

— Я тебя зачем взял? Если я говорю, ты обязан писать — и точка. А то я и тебя без портков прокатаю. Ты думаешь — полторы книжки написал и командовать будешь? Да если у нас не будет вот этой абсолютной дисциплины, они нас всех перевешают, и на одном дереве, не спросят, какие у кого идеи. Тебя, дурака, первого повесят. Рядом с Маркесом. Ты у меня и не то еще напишешь! Бери перо! Валяй — «Абсолютную военную диспиплину». Написал? Молодец! Я всегда говорил — «Кропоткин» — это голова!