Наргис все еще стояла, уронив голову на грудь. Наргис ничего не сказала.
«Они не знают закона... нашего закона. Мирза?.. Кагдей он?»
Снова и снова перебирала Наргис события последнего времени. Ужас смерти Шамси, похищение ее, плен в Карнапе, сватовство эмира, Ситоре-и-Мохасса. И все это дело рук ее брата Мирзы. Нет, ждать братских чувств от Мирзы не приходится. Лучше она сама поведет переговоры с Абдукагаром.
А у комиссара на душе остался неприятный осадок и... холодок в сердце.
Хотел он раздобыть доброе имя, да не знает, где продается этот товар.
Алаярбек Даниарбек
Попал я в край пустынный.
Ветер здесь — огненный гармсиль,
земля — соль, Куда ни пойдешь, всюду засады
разбойников. Жаждущих, как чума, убийств.
Мавлоно Нахви Герату
Земля дышала огнем. Жар плескался в лицо. Обжигал. Казалось, из-под копыт лошади выбивается не пыль, а язычки пламени, желтого, тусклого. Тяжело дышалось. Очень тяжело. Каждый вдох жег грудь.
По краю степи, там, где земля соприкасается со свинцовым небосводом, в тучке пыли и взметнувшегося песка двигался уменьшенный расстоянием темный силуэт всадника.
Необыкновенный это был всадник. И те, кто внимательно и пристально наблюдали за ним, поражались все больше. В буденовке со звездой, в гимнастерке с «разговорами», в красных кожаных чембарах ехал по неспокойной, опасной степи боец Красной Армии. Ехал опрометчиво, безумно, смело.
Один! Кто он?
А когда раскаленная мгла просветлела, когда тяжелая серая пыль рассеялась, молено было разглядеть, что боец — женщина, молодая и красивая.
Степь по виду мертва, выжжена, суха, но степь живет. Каждый овражек, каждое растрескавшееся от сухости старое арычное русло, каждый бугристый, кишащий скорпионами и каракуртами древний отвал живет своей скрытой жизнью. Вон, вжимаясь в песок, пополз кто-то в синей чалме. А там, в лощине, уже скачет во весь опор джигит. На вершине холма, похожей на горб верблюда, сидит чабан не чабан, басмач не басмач и, морщась от солнца, смотрит из-под ладони козырьком в ту сторону, где скачет по степи девушка на коне.
Наргис все видит: и того, ползущего в синей чалме, басмача, и облачко пыли от поскакавшего йигита.
У Наргис недовольно оттопырена губка. Она раздражена. Не только духота раздражает, не только хоронящиеся в степи враги... Наргис недовольна сама собой. Она ведет себя недисциплинированно,— позволяет себе самовольничать. Она подсознательно рассчитывает на снисходительность командиров. Она прикрывается от упреков и выговоров щитом своей исключительности. Во всем дивизионе она одна женщина-боец, да еще — разведчик. Савринисо определили кашеварить, и она, находясь в относительной безопасности, выполняет свои обязанности, радуясь тому, что Баба-Калан рядом, и надеясь на то, что война скоро закончится и она с Баба-Каланом уедет в его родной кишлак Тилляу, чтобы стать хозяйкой его очага.
Наргис же рвется в бой, в разведку.
И вот сейчас она едет по степи открыто с таким видом, с такой гордой осанкой, точно говорит всем: «Все смотрите на меня, я вас не боюсь».
Но она боится. Опасность слишком велика.
Что ж поделать? Другого выхода нет.
Уехала сегодня она без разрешения. Более того — заместитель начальника разведки дивизиона Хабибуллин — он только вчера прибыл из мусульманского полка в дивизион и не представляет себе, что молодая женщина может служить в Красной Армии разведчиком,— сконфузившись, выговаривает Наргис:
— Надо... Вам запрещается выезжать... одной в степь.
— Мне начальник разведки Баба-Калан разрешил.
Баба-Калан ревностно опекает свою смелую сестру.
Вопрос о поездке Наргис в стан Абдукагара был решен, но срок выезда в Карнап на переговоры с Абдукагаром не был назначен. Баба-Калан еще ночью уехал искать штаб корпуса и вряд ли вернется к вечеру.
Но Наргис не рассказывает Хабибуллину о том, что Баба-Калан разрешил Наргис участвовать в разведывательных и фуражированных рейдах, он ни разу нё допускал, чтобы сестра отправлялась в степь одна, без надежного прикрытия. Хабибуллин же здесь, в дивизионе, только второй день и порядков здешних просто не знает. Он робко бормочет:
Читать дальше