Михаил Шевердин - Вверяю сердце бурям

Кроме того, Али тайно надеялся на то, что консул передаст по радио, что его навестила такая-то с такой-то целью.

Верный рыцарь Али единственный, — так он думал — знал, зачем Наргис едет в Кала-и-Фату и какая; драма может быть там сыграна с главными действующими лицами: Наргис и эмиром Сеидом Алимханом.

Когда Наргис, Мирза и Али были в пути, в горах, она прямо сказала о своем возмездии, прервав лирические излияния поэта.

И пока кинжал мести

не обагрился кровавой влагой,

кто может даже заикнуться

о соловьях и розах?

Отдавал ли Али себе отчет, какой опасности подвергала себя Наргис, трудно сказать. Возможно, и представлял. Во всяком случае, напускал на себя мрачную меланхолию, и суровый взгляд его обычно добрых глаз приобрел какую-то остроту и целеустремленность, точно он видел в будущем ужасную, трагическую картину. И он твердил одно и то же:

Ангелам небесным не подобает

Своими нежными ручками

играть острыми предметами.

Не лучше ли, чтобы в руках красавицы

Мы видели розы и нарциссы,

А в лапе иблиса —

кинжал мести и яд возмездия.

На дневке в ущелье Бамиан поэт увлек любимую к гигантским колоссам, но не только для того, чтобы она могла полюбоваться неповторимыми творениями рук древнего скульптора, но и потому, что он в присутствии Наргис купил у ножевых дел мастера отличный стальной кинжал. Играя его тонко выработанной и изукрашенной золотом и рубином рукояткой, он картинно мрачно изрек:

Позолоту с горла тирана

Соскоблит золотой нож.

Но кинжал в руке Али воспринимался Наргис вовсе не трагически, а как маскарабозлик, то есть самая примитивная клоунада.

Странно и непонятно вел себя Мирза.

Он в тот же день узнал, зачем Наргис заезжала в русское консульство. «Я послала весточку своим и больше ничего», — сказала ему Наргис.

Мирзе оставалось поверить, тем более, что эта версия в какой-то степени снимала поводы для ревнивых подозрений. Наргис не могла разъезжать по азиатскому городу одна да еще с открытым лицом, и Али любезно

взялся охранять ее. Повод для посещения консульства тоже казался вполне обоснованным.

Мирза, было, хотел отложить поездку Наргис в Кабул.

— Наши дела идут к счастливому разрешению.

— Что вы имеете в виду? — насторожилась Наргис.

— Вам, очевидно, не нужно будет совершать трудного и тяжелого путешествия в Кала-и-Фату.

Наргис резко запротестовала:

— А самое главное? А развод? А уч таляк?

— Рад сообщить вам, госпожа, господин муфтий нашел в своих книгах «иджозат». Развод господин муфтий объявит здесь в Мазар-и-Шерифе. И вам не надо будет никуда ездить. И мы с вами сможем сочетаться браком. Вот здесь муфтий составит бумагу, отошлет' в Кала-и-Фату. И останется ждать ответа...

Самое его рождение на свет кажется какой-то непостижимой насмешкой судьбы.

Рукнуддин

Лицом к лицу он смотрит овцой, а за глаза он волк-людоед.

Саади

Мирза решил во что бы то ни стало жениться на Наргис. Главным считал соблюдение законов и обычаев ислама: он разведет Наргис с эмиром, получит соответствующий «иджозат» — разрешение — и затем вступит в брак по шариату. И тогда его мечта исполнится.

Любит ли его Наргис, согласна ли она стать его женой, его мало интересовало: Наргис обязана стать его женой, как только получит у эмира развод и дело с концом.

Он совсем забыл — предпочел забыть, что всю свою жизнь он делал Наргис только зло, что его поступки, могли вызвать в ней и вызвали ненависть к нему.

Он даже не заколебался, когда . увидел отчаяние в ее загадочных глазах гурии «с белым белком и черным,, как ночь, зрачком».

— О, необыкновенная,

подобная деве рая...

подающая знаки глазами и бровями... —

пробормотал Мирза.

Дальше у него не шло, потому что он вообще почти ничего не знал наизусть из поэзии, а собственных слов для выражения столь высоких чувств, как любовь, он в глубине своей черствой натуры найти не мог.

Считая Наргис уже чуть ли не женой, он не раз по пути через Гиндукуш предъявлял ей свои претензии: в частности, потребовал, чтобы Наргис закрыла лицо, надев чачван. Она категорически отказалась, согласившись накинуть на голову лишь весьма прозрачную кашмирскую кисею.

— Но, госпожа, — возмущался Мирза, — их священство эмир вправе прогневаться и возревновать.

— К кому? К вам, дорогой братец?