Владимир Бошняк - Мальчики для девочек, девочки для мальчиков

– Моя бы воля, так пусть бы выиграл кучу денег, – сказала женщина. – Хотя он был хороший писатель, это я знаю: помнишь, мы смотрели фильм «Преступление и наказание»? Мы его еще до свадьбы смотрели. Очень было хорошее кино. Только больно уж там все мучились. Если бы у него было много денег, может, они бы не так мучились?

– Да он от денег все равно бы избавился. Ему бы просто пришлось. Он думал, что хочет, чтобы жизнь не была мучением, но он не понимал сам себя. Для него жизнь и должна была быть мучением. Иначе бы она утратила всякий смысл. Да и красоты бы в ней иначе тоже не было. В этом одна из проблем с литературой. Здоровому, счастливому и хорошо устроенному в жизни писателю писать-то особо и не о чем.

– Или он может сказать: «Мы тут сидим себе и весело проводим время, а что еще нужно?» Прикинь, да?

– Да, что-нибудь примерно в таком духе. И это общая проблема с любой литературой, с драматургией и даже с восприятием жизни как таковой. Похоже, счастье никого не удовлетворяет. В нем недостаточно волнения, нет остроты. Люди становятся скучны сами себе, чувствуют, что теряют шанс жить полной жизнью. Это, конечно, бред. В том смысле, что никакой такой полной и осмысленной жизни не бывает, разве что только если всем выйти и сказать: мы не хотим жить, жизнь – это обман, дайте нам лучше боль, уродство и всякие горести вместо удовольствий, красоты и покоя. Но вот с покоем как раз хуже всего. Никто не знает, что с ним делать. Он не драматичен. Не интересен. Не требует работы души. И так далее. Я этого вообще не понимаю. Я думаю, покой и драматичен, и интересен, и работа души в покое тоже имеет место, но что поделаешь, никто его еще ни разу ни в одном романе не описал – во всяком случае, в сколь-нибудь хорошем романе. Вот ведь какая проблема-то.

– А зачем вообще писатели пишут? Все это так ненадежно, да они еще и ненавидят один другого, вроде Достоевского с Тургеневым, и каждый при этом в то, во что он якобы верит, верит ну прямо свято . Во что там верить-то? Да еще и свято.

– Во что-нибудь свято верить писателю необходимо. Не очень даже важно во что, можно и ошибаться, главное – верить свято. Но это необходимо и всем остальным тоже.

– Лично я свято верю в деньги. А также в то, что мальчики для девочек, а девочки для мальчиков. А ты во что веришь?

– Я верю в бесконечные попытки выяснить, во что я верю и почему.

– А помимо попыток выяснить и безо всяких «почему» ты во что-нибудь веришь?

– В тебя. В Джонни, в Рози, в того, который еще будет, если он на самом деле будет. Вообще-то, я много над этим думал и, может быть, даже знаю, почему я в эти вещи свято верю, причем даже без всяких «почему». Потому что, если говорить об этой нашей земной жизни (а я пока что буду придерживаться ее пределов, да и как бы я, интересно, мог их не придерживаться?), то здесь такие вещи и вообще неоспоримы, и даже не как идеал, не обязательно в их лучшем проявлении. А просто как данность, такие вещи есть и должны быть, и слава богу: я просто рад, что ты у меня такая юная и красивая, и хорошая любовница, и рожаешь мне детей, не теряя здоровья и красоты, и дети тоже получаются здоровыми.

– Ой, я и не думала, что ты такой милый!

– Да я тебе все это раз сто говорил, причем задолго до того, как мы поженились. Мы говорили об этом каждый раз, когда ездили на машине в какой-нибудь дальний город, и много раз, когда вот так же лежали наедине, если бывали обуреваемы не одной только похотью, а пытались быть людьми, заботиться друг о друге и надеялись друг друга понять настолько, чтобы в трудный час быть друг другу полезными, когда этот час придет, а он – это уж как пить дать – придет обязательно, причем снова и снова.

– А я разве тебе не полезна, когда приходит твой трудный час?

– Нет, и я тебе тоже нет. Но я хочу быть тебе полезным и всячески пытаюсь, хотя знаю, что у меня ничего не выходит. Возможно, могло быть хуже, если бы ты вышла замуж за кого-то другого. Но терпение и бережное отношение к людям никогда не было моей сильной стороной. Едва я кого увижу, мне сразу кажется, что все, что мне надо, я про него уже знаю. Сколько раз я пытался быть терпеливым, но мне это так трудно, что эти попытки даже сказываются на моем здоровье. По большей части я тут же начинаю нервничать; у меня даже завелись какие-то такие маленькие мускулы и нервы, которые начинают подергиваться и все последние годы довольно сильно меня мучают. И больше всего они меня мучают, именно когда я изо всех сил пытаюсь культивировать терпение. Думаю, что по самой своей природе я предрасположен к радости, к здоровым развлечениям и покою, а еще для меня характерен вдумчивый подход к интеллигентности, истине и личностному росту: ведь сколько радости в том, чтобы быть умным, знать истину и расти. Когда стараешься быть по-настоящему приличным человеком – это ведь радость, а вовсе никакая не мука.