Михаил Алексеев - Солдаты

— Да что вы, товарищ старший лейтенант, разве я… — обрадовался боец и, высмотрев воронку, упал в нее, воинственно щелкнув затвором винтовки.

Из-за Шебекинского леса волна за волной выплывали наши штурмовики и с мощным ревом проносились над рекой. Из-под их крыльев вылетали ракетные снаряды, оставляя позади себя белые дорожки. Начала бить по переправе и наша дальнобойная артиллерия. Обратно самолеты проносились так низко и с такой стремительностью, что у стоявших на земле людей захватывало дух. Навстречу им, из-за леса, тучей надвигались косяки все новых и новых эскадрилий бомбардировщиков, повыше которых, точно мошкора, вились сотни истребителей.

А еще выше шли воздушные бои. Наши самолеты летели и пикировали, не обращая внимания на сплошные облачка разрывов зенитных снарядов. Там, где они бомбили, до самого неба поднималась стена пыли и дыма.

И все же немцам удавалось наводить понтонные мосты, по которым проскакивали их танки.

— Огонь!.. Огонь!.. — не переставая командовал Гунько.

На батарею, пыля и выбрасывая из выхлопных труб клубы черного ядовитого дыма, двигались пять вражеских танков. Окрашенные в грязно-желтый цвет, они ползли по изрытому полю, приземистые, покачиваясь на брустверах траншей и окопов. Один из них, особенно большой и какой-то квадратный, приостановился, шевельнул непомерно длинным стволом и выстрелил. Снаряд разорвался неподалеку от третьего орудия. Танк двинулся дальше, но тут же качнулся всей своей громадиной, и из его кормы хлестнуло пламя. Гунько посмотрел влево: из-за перелеска мчалось несколько советских танков. Из ствола орудия одной машины еще струился дымок…

— Наши!.. Наши танки!.. Наши!.. — закричали на батарее. — Милые!

Приземистые красавцы танки, стреляя на ходу, стремительно прошлись по полю и скрылись в сосновой роще; они заходили во фланг прорвавшейся группировке врага. Теперь кроме большого танка горели еще две машины неприятеля. Два уцелевших немецких танка продолжали ползти в сторону батареи. Гунько снова открыл огонь. Один танк резко остановился. Из него красновато-желтым мечом рванулось пламя. Второй продолжал стрельбу. Раздались стоны раненых. Пехотинец, залегший впереди первого орудия, вставлял обойму за обоймой, расстреливая немецких десантников. Был убит наповал наводчик второго орудия Федя Жаворонков. Он лежал, обняв лафет своей пушки. Батарея, оставшись с двумя орудиями, продолжала сражаться. Один снаряд, выпущенный наводчиком Печкиным, угодил в башню немецкого танка. Танкисты повыскакивали из люков, как сурки из задымленных нор, но были немедленно расстреляны советскими пехотинцами, ожесточившимися до крайности.

«Держатся!.. Молодцы!..» — мелькнуло в голове Гунько.

Тяжелый немецкий снаряд, прилетевший, очевидно, с того берега, разорвался на огневой позиции. Третье орудие и его прислуга взлетели на воздух. Там, где только что стояла пушка, теперь дымилась огромная воронка. Вслед за первым снарядом с того берега прилетел второй, третий… Но они уже взрывались позади батареи. Минут пять перед позицией Гунько было пустынно. Отчетливо слышались гул авиационных моторов и неумолкающая трескотня пулеметов.

Гунько хотел было уже как-то помочь раненым, но со стороны реки снова появились немецкие танки. На этот раз их было восемь…

Лейтенант Марченко с группой разведчиков всю ночь провел у Донца, следя за передним краем противника и сообщая о замеченном в штаб дивизии. Бой начался очень рано, и Марченко не успел увести своих бойцов в расположение роты. Как только — в ответ на нашу контрартподготовку — загремели немецкие орудия, лейтенант по траншее отвел разведчиков в окопы ближайшей стрелковой роты.

— С нами остаетесь? — кричал ему в самое ухо ротный командир — молодой румянощекий лейтенант, очевидно совсем недавно окончивший училище. Он радовался чему-то, бегая по окопам и выкрикивая какие-то, должно быть никому не слышимые в буревом реве рвущихся снарядов команды. Марченко в ответ на его слова кивнул головой, хотя как следует и не разобрал вопроса лейтенанта.

В окопах вдруг стало темно, пыльно, угарно, неуютно. Запах тротиловой гари затруднял дыхание. Над траншеями в дикой свистопляске бушевал огневой ураган. Снаряды рвались и на кромке окопов, и тогда бойцы втягивали головы, поднимая плечи к самым ушам.

Сидевший рядом с Акимом Ванин уперся круглой головой в осыпающуюся стенку окопа, как бы боясь, что стенка развалится совсем. Он весь вдруг почернел, точно обуглился. Зубы непрошено и к великой его досаде выстукивали отвратительную дробь. Семен сжимал их до боли. Вдруг что-то колючее и круглое прокатилось по его мокрой от пота и осыпанной мурашками спине, упало под ноги. Семен вскрикнул и оглянулся — еж! Серым комом свернулся и ждет, распуская длинные иглы. Сенька отшвырнул его ногой. Еж отлетел в сторону, полежал немного на боку, чуть показывая желтоватый пушок на брюшке, потом развернулся, пошевелил длинным поросячьим рыльцем, чихнул и враскорячку побежал к патронной нише. Прижался к ящику, закрылся, выставив перламутровые свои пики. Сенька долго не мог оторвать от него озлобленного взгляда. Землю по-прежнему давил и встряхивал артиллерийско-минометный шквал. В воздухе, вибрируя и стеня, носились осколки, шлепались, зарываясь в песок. «Конец-то будет этому аль нет?..» Семен взглянул на Акима и, пораженный, застыл с раскрытым ртом, округляя кошачьи глаза. Аким, выпрямившись во весь свой длиннющий рост, как ни в чем не бывало смотрел вперед. Русая непокрытая голова — Аким снял пилотку, чтобы не мешала, — возвышалась над бруствером. Перед ним скакал, ревел, рычал в дикой ярости ураган огня и металла, а Аким стоял и смотрел вперед, даже не моргая. Сенька дернул Акима за широкую штанину маскхалата, посадил рядом с собой. Тяжело дыша, закричал ему в ухо: