Михаил Алексеев - Солдаты

Георге мгновенно вспыхнул, потом побледнел:

— Василика?! Что с нею?.. Что с Василикой? Где она?..

— Молодой боярин Штенберг перед приходом русских куда-то увез ее, — ответила Маргарита, поднимая заплаканные глаза и с трудом сдерживая себя, чтобы не разрыдаться. — Он сказал ей, что тебя убили русские…

В комнате долго стояла тяжелая тишина.

Отец молча выложил из чугуна горячую мамалыгу, аккуратно, крест-накрест, разрезал ее ниткой на четыре равных ломтя и, взяв один из них темными жилистыми руками, поднес сыну.

— При встрече нельзя печалиться, Георге! Бог разгневается.

Бокулей осторожно взял ломоть из рук отца.

— Спасибо, отец.

— Ешь, сынок, — глухо проговорил старик. Он взглянул в окно и увидел там хлопотавших русских солдат. — Зачем ты привел их к нам, Георге?

Георге внимательно посмотрел на отца, но ничего не сказал.

Мать и сестра взяли свои порции мамалыги, но ни та, ни другая не притронулись к еде.

«Не даст спокойно куска проглотить», — подумала мать, с досадой взглянув на мужа.

Бокулей-младший, медленно и вяло прожевывая невкусную пищу, которая, судя по тому, что ее подали на стол по такому радостному случаю, в доме отца была большой роскошью, продолжал пристально всматриваться в сильно постаревшее — Георге только сейчас заметил это — лицо отца, и ему стало жаль этого вечного и неутомимого труженика. «Какого еще горя может ждать этот несчастный человек, разве он не испытал уже все, что выпало на долю бедного румына?»

— Будет хорошо, отец, — сказал он тихо, прислушиваясь к уже ставшему для него знакомым и привычным оживленному говору русских солдат. — Тебе нечего бояться их, — он кивнул большой желтой головой в сторону окна. — Тебя они не обидят.

Сказав это, Георге почувствовал новый, еще более острый приступ жалости к отцу и удивился этому своему чувству, потому что никогда раньше не испытывал ничего подобного.

— Отец, это — совсем другие люди, — снова тихо сказал Георге, по-прежнему указывая на окно, за которым слышались солдатские голоса. — Я тебе не могу объяснить, отец, но ты сам поймешь скоро, сам увидишь, своими глазами. А лучше один раз увидеть, чем сто раз слышать. Только прошу тебя, не бойся их и не гляди так. Это — мои друзья, отец! Ты бы лучше рассказал им о своей жизни. Они поймут тебя.

— А-а, чего о ней рассказывать, Георге! Разве это жизнь?

Дед Александру, Василе Бокулей, рано потерял отца: его убили турецкие янычары во время своего владычества в Румынии. Молодой Василе пошел батрачить к известному во всем жудеце [16] Жудец — уезд (рум.) . кулаку Патрану. Батрачил пять лет, пока не переполнилась чаша терпения. Потом сбежал от жадного и жестокого кулака, и бог знает, как пошла бы его жизнь, если бы в стране не вспыхнуло восстание против турецкого гнета и бояр. Василе добрался до повстанцев и вступил в войско Тудора Владимиреску [17] Тудор Владимиреску — румынский революционер, руководитель восстания в 1821 году. . После поражения восстания стал гайдуком [18] Гайдуки — бежавшие в леса и горы люди, которые в знак своего протеста против существующего строя по-своему чинили суд в расправу над богатыми, защищая всех угнетенных и обездоленных. , бродил по лесам, совершал набеги на боярские усадьбы, распевал разгульные гайдуцкие песни. Одну сейчас, выпив с горя цуйки и охмелев, часто поет его внук:

Были среди гайдуков и грамотные люди — у них жадно учился упрямый и умный мужик Василе Бокулей. По ночам пробирался в родное село — манили его сюда черные девичьи очи. При одной такой встрече схватила его полиция. Много лет просидел в тюрьме, потом как ни в чем не бывало, бородатый и суровый, вернулся а Гарманешти. Дождалась, не изменила ему любимая. Отец невесты был хоть и бедным крестьянином, но имел свой дом, коровенку, пару овец и одного вола. Когда у Василе родился сын, тестя уже не было в живых.

Так Василе стал хозяином в доме. У него родились еще два сына и две дочери. Семья прибавлялась, но не прибавлялось земли. Пришлось работать на бояр. Припоминая ему гайдуцкие годы, боярин поучал: