Кристин Ханна - Соловей

– Уже почти два месяца. Это, наверное, произошло… в первую ночь после твоего возвращения.

В его глазах она видела все сразу: удивление, тревогу, участие, недоверие и, наконец, радость.

– Я знаю, чего ты боишься, но не тревожься, Ви. Этого мы не потеряем. После всего, что мы пережили, – это чудо.

Слезы щипали глаза. Она попыталась улыбнуться, но чувство вины душило ее.

– Ты через многое прошла…

– Все прошли.

– Значит, давай попробуем поверить в чудо.

Может, так он пытался сказать, что знает правду? Или, по крайней мере, подозревает? И что он скажет, когда ребенок родится раньше срока?

– Что… что ты имеешь в виду?

Она видела, что и его глаза блестят от слез.

– Забудь о прошлом, Ви. Важно настоящее. Мы всегда будем любить друг друга. Мы же поклялись, еще когда нам было по четырнадцать лет. У пруда, где я тебя поцеловал в первый раз, помнишь?

– Помню.

Ей с ним повезло. Неудивительно, что она в него влюбилась. И она найдет дорогу обратно к нему, а он – к ней.

– Этот ребенок будет нашим новым началом.

– Поцелуй меня, – прошептала она. – Помоги мне забыть.

– Нам надо не забыть, родная, – сказал он, целуя ее. – А вспомнить.

В феврале 1945-го снег накрыл груду тел, сваленных у недавно построенного крематория. Из труб валил зловонный черный дым.

Изабель стояла, дрожа, на своем месте в строю. Шла утренняя Appell – перекличка. От холода болело в груди, ресницы заиндевели, а пальцы на руках и ногах пылали огнем.

Она ждала конца переклички, но свистка все не было.

Валил снег. Некоторые женщины в строю начали кашлять. Одна упала лицом в грязное снежное месиво и не встала. Дул холодный, пронизывающий ветер.

Вдоль строя на лошади прогарцевал эсэсовец, внимательно разглядывая пленниц одну за другой: остриженные волосы, укусы блох, посиневшие, отмороженные пальцы и повязки, определяющие их как евреек, лесбиянок или политзаключенных. Где-то вдалеке взрывались бомбы, словно за горизонтом грохотала гроза.

Офицер то и дело указывал на одну из женщин, и ее немедленно вытягивали из строя.

Он ткнул пальцем в Изабель, и ее тоже куда-то потащили.

Отряд эсэсовцев окружил тех, кого отобрали, их построили в две колоны. Раздался громкий свисток и крики:

– Schnell! Eins! Zwei! Drei!

Изабель маршировала вместе с остальными. Легкие горели, ступни ныли. Мишлин шагала рядом.

Они прошли примерно милю от ограды лагеря, когда мимо прогрохотал грузовик, кузов которого был завален голыми трупами.

Мишлин споткнулась. Изабель поддержала ее, не дала упасть.

Они продолжали идти, пока наконец не остановились на заснеженном поле, укрытом пеленой тумана.

Женщин снова разделили. Изабель отогнали в группу Nacht und Nebel, политзаключенных, отдельно от Мишлин.

Немцы орали и указывали на что-то.

Женщина, стоявшая рядом с Изабель, пронзительно закричала, когда увидела, что им предстоит. Дорожные работы.

– Не надо, – попыталась утихомирить ее Изабель, но дубинка уже врезалась в голову несчастной.

Изабель стояла, тупо глядя перед собой, как рабочая лошадь, пока немцы надевали на нее кожаную упряжь и затягивали ремни на поясе. Она была связана с одиннадцатью другими пленницами, локоть к локтю. Они должны тащить каменный каток размером с автомобиль.

Изабель попыталась сделать шаг – безуспешно. Щелкнул хлыст, по спине разлилась жгучая боль. Она вцепилась в ремни, поднатужилась и все же шагнула. Все они устали до полусмерти. Сил не было совсем, а ноги, казалось, примерзли к стылой земле. Но нужно двигаться, иначе их запорют до смерти. Изабель наклонилась вперед, изо всех сил напряглась. Лямки врезались в грудь. Одна из женщин споткнулась, упала; остальные продолжали тянуть. Кожаные ремни заскрипели, и каменное колесо сдвинулось с места.

Они тянули и тянули, превращая заснеженную землю в дорогу. Остальные женщины расчищали путь лопатами.

Охранники сидели у костров, разговаривали и смеялись.

Шаг.

Шаг.

Шаг.

Думать сил не хватало. Ни о холоде, ни о голоде, ни о жажде, ни о блохах и вшах. Ни о нормальной жизни. Последнее – хуже всего. Стоит замечтаться хоть на миг, и обязательно споткнешься, а это – кнут, или дубинка, или того хуже.

Шаг.

Продолжать идти.

Ноги не выдержали. Она упала. Соседка потянулась помочь ей. Изабель схватила синюю от холода руку онемевшими пальцами и встала. Сжав зубы, сделала еще один полный боли шаг. И еще.