Лотар-Гюнтер Буххайм - Подлодка [Лодка]

Впередсмотрящий по левому борту вздыхает, и второй вахтенный офицер тут же оборачивается:

— Не зевать! Смотрите в оба!

Моя шея начинает чесаться, но я спеленут как мумия. Не почешешься как следует. Даже обезьянам дано это! Но я не решаюсь начать копаться со своей одеждой. Второй вахтенный напрягается, стоит тебе расстегнуть лишь пуговицу.

Он сам с окраины Гамбурга. Должен был поступить в колледж, но передумал. Вместо этого стал изучать банковское дело. Потом завербовался во флот. Это все, что мне известно о нем. Он всегда бодр, на одинаково хорошем счету у командиров, младших офицеров и матросов, не придерживается слепо правил, но свою работу выполняет грамотно, легко и без лишней суеты. Хотя это доказывает, что он понимает свой долг совсем иначе, нежели первый вахтенный офицер, он — единственный, кто умудряется сохранить с последним более-менее приличные отношения.

Кильватерный след за нами переливается фосфоресцирующим блеском. Ночное небо черно. Оно похоже на черный бархат с алмазной вышивкой. Звезды на небесах рельефно сверкают подобно бриллиантам. Бледный свет тусклой луны имеет зеленоватый оттенок. Она выглядит больной — как гнилая дыня. Видимость над поверхностью воды очень плохая.

На луну набегают облака. Горизонт почти не виден. Что там такое? Тени? Доложить о них? Или подождать? Чертовски подозрительные облака! Я смотрю на них до тех пор, пока глаза не начинают слезиться, пока я не убеждаюсь, что ничего страшного, просто облака.

Я с силой втягиваю носом воздух, чтобы прочистить его и чтобы можно было легче чувствовать запахи. Много раз конвои обнаруживались в непроглядной темени по долетевшему издалека запаху пароходного дыма или растекшейся из поврежденного танкера нефти.

— Темно как у медведя в заднице, — жалуется второй вахтенный офицер. — Так мы можем врезаться прямо в Томми!

Не стоит вглядываться в дегтярную темноту, пытаясь заметить корабельные огни. Томми не настолько беспечны, чтобы выдать себя таким образом. Они знают, что даже мерцание сигареты может привести к катастрофе.

Цейсовский бинокль достаточно увесистый. Мои руки начинают опускаться. Трицепсы ноют. Постоянно одно и то же: отпустить бинокль, чтобы он на мгновение повис на ремне, переброшенном вокруг шеи, развести в стороны руки и повращать ими. Затем снова берешься за бинокль, прижимаешь окуляры к надбровным дугам и поддерживаешь его кончиками пальцев, чтобы их подушечки нейтрализовали вибрацию лодки. И постоянно осматриваешь девяносто градусов горизонта, пытаясь уловить следы врага. Очень медленно поворачиваешь бинокль от одной стороны сектора до другой, ощупывая горизонт сантиметр за сантиметром, потом отводишь оптику от глаз и одним взглядом охватываешь весь сектор, затем опять изучаешь горизонт через линзы, сантиметр за сантиметром, на этот раз поворачивая бинокль в другую сторону.

Ветер неустанно хлещет нас брызгами воды. Впередсмотрящие сгибаются в три погибели, чтобы закрыть линзы руками и верхней частью туловищ. Когда тяжелые облака заслоняют луну, вода становится черной.

Я знаю, что в этой части Атлантика по меньшей мере три с половиной тысячи метров глубиной, три с половиной километра воды под нашим килем, но мы точно так же могли бы скользить с двигателями на холостом ходу по твердой поверхности.

Время тянется нескончаемо медленно. Все сильнее и сильнее становится искушение закрыть глаза и позволить лодке, качающейся то вверх, то вниз, нежно убаюкать тебя.

Меня подмывало спросить второго вахтенного, сколько сейчас времени, но я решил, что не стоит этого делать. На востоке над горизонтом проглянула бледная полоска красноватого света. Мягкое, пастельное свечение окрасило тишь тонкую полоску небосклона из-за того, что низко над горизонтом лежит пелена черно-синих облаков. Проходит много времени, пока свет не пробьется поверх их скопления, воспламенив края облаков. Теперь можно разглядеть нос корабля, кажущийся сплошной темной массой.

Лишь спустя некоторое время становится достаточно светло, чтобы я смог различить отдельные части ограждения на верхней палубе. Постепенно становятся различимы лица людей: посеревшие, осунувшиеся.

Один из команды поднимается наверх, чтобы отлить. Он подставляет лицо ветру и мочится за борт сквозь ограждение «оранжереи». Я слышу, как его струя льется вниз, на палубу. Пахнет мочой.

Снова спрашивают: «Разрешите подняться на мостик?» Один за другим они вылезают, чтобы вдохнуть свежего воздуха и отлить по-быстрому. Долетает запах сигаретного дыма, слышны обрывки разговора.