Лотар-Гюнтер Буххайм - Подлодка [Лодка]

— Воздушные клапаны дизелей сильно текут!

Старик переглядывается с шефом, который исчезает в направлении кормы. Старик берет на себя управление рулями глубины.

— Передний — вверх десять, — слышна его негромкая команда.

Я замечаю, что мой мочевой пузырь испытывает сильное давление. Должно быть, на меня подействовала льющаяся вода. Но я не ума не приложу, где можно отлить.

Шеф возвращается на центральный пост. Как выяснилось, там было две или три течи из-под фланцев. Судя по его голове, у шефа начался нервный тик. В лодке течь, а ее нельзя откачивать: враг наверху наблюдает за тем, чтобы мы ни в коем случае не перетрудились. Впрочем, вспомогательной помпе все равно пришел конец. «Стеклянная оболочка вспомогательной трюмной помпы треснула!» — расслышал я посреди грохочущего хаоса. Стекло водозаборника тоже разбито. С ума можно сойти!

Старик вновь приказывает обе машины — полный вперед. Все эти лавирующие маневры на высокой скорости приводят лишь к разрядке наших аккумуляторных батарей. Старик ставит на кон наши ресурсы. Если в аккумуляторах иссякнет ток, если у нас закончится сжатый воздух или кислород, лодке придется всплыть. Игра окончится — мы больше не сможем продолжать ее… Шеф снова и снова выпускает сжатый воздух в цистерны погружения, чтобы добавить нам плавучести, которую он уже не может поддерживать одной лишь трюмной помпой.

Рыночная стоимость сжатого воздуха в наши дни неимоверно высока. Учитывая наше нынешнее положение, мы не можем наладить его производство. О том, чтобы запустить компрессоры, и речи быть не может.

А что с кислородом? Как долго еще мы сможем дышать вонью, вобравшей в себя все ароматы лодки.

Акустик выдает одно сообщение за другим. Я тоже слышу шуршание АСДИКа вновь.

Но до сих пор не ясно, сколько у нас сейчас преследователей: два вместо одного?

Старик запускает руку под фуражку. Похоже, он тоже не владеет ситуацией. Доклады гидроакустика не дают практически никакой информации о намерениях врага.

Не могут ли они в свою очередь дурачить нас своими шумами? Технически это возможно, а наше вынужденное слепое доверие проницательности акустика просто нелепо.

Похоже, эсминец описывает широкий круг. О втором источнике шума — ни слова, но это может означать лишь, что второй корабль тихо стоит на месте и ждет.

Пауза затянулась. Первый вахтенный офицер неуверенно озирается кругом. У него помятое лицо, нос, побелевший вокруг ноздрей, заострился.

Помощник по посту управления пробует помочиться в большую консервную банку. Он настойчиво пытается выпростать свой член из кожаных штанов.

Затем — безо всякого предупреждения — лодку буквально подбрасывает. Заполненная наполовину банка выпадает из рук Оловянноухого Вилли Айзенберга, и ее содержимое разливается по палубе. В отсеке сразу запахло мочой. К моему изумлению, Старик даже не выругался.

Я дышу еле-еле, чтобы не упереться грудью в стягивающий ее стальной обруч, не втянуть в себя излишне много вони. Воздух — кошмарный: запах горячего масла… вонь немытых тел… нашего пота — выступившего от страха. Одному богу известно, из чего еще состоят эти удушливые миазмы. Так можно утратить самообладание. Пот, и моча, и дерьмо, и запах трюма — все вместе просто невыносимо.

Я не могу отделаться от мысли о беднягах, запертых в кормовом отсеке. Они лишены возможности видеть командира, успокаиваться от одного его присутствия. Они там — словно замурованные. Их никто не предупреждает, когда снова раздастся адский грохот. Я скорее предпочту смерть, нежели быть втиснутым там, позади, между смердящих, нагретых кусков металла.

Так что, оказывается, имеет значение, где находится твой боевой пост. Даже мы делимся на привилегированных и непривилегированных. Хекеру и его команде, работающим в носовом отсеке рядом с пусковыми аппаратами тоже никто не сообщает наш курс. Им не слышны ни команды рулевому, ни приказы, передаваемые в машинное отделение. Им неизвестно, что сообщает акустик. Они понятия не имеют, в каком направлении мы движемся — и движемся ли мы вообще. И лишь когда взрыв подкидывает лодку вверх или с силой впечатывает ее еще глубже, они ощущают это своими внутренностями. А если мы уходим слишком глубоко, тогда они слышат «хруст в костях», не нуждающийся в пояснениях.

Три детонации. На этот раз исполинский молот ударяет снизу. Я мельком различаю глубинный манометр в свете карманного фонарика. Стрелка глубиномера дергается назад. Я и так чувствую это своим животом. Мы словно стартуем ввысь на скоростном лифте.