Лотар-Гюнтер Буххайм - Подлодка [Лодка]

— Jawohl, господин каплей.

— «Луна очень яркая…»

— Это еще слабо сказано, — бормочет второй вахтенный офицер, но так тихо, чтобы командир не услышал.

— «…очень яркая — но не настолько, чтобы было необходимо атаковать из-под воды…»

Я вынужден встать, чтобы пропустить назад людей, которые ринулись в носовой отсек, когда прозвучала команда «Все — вперед!», и которым теперь надо сквозь тот же люк вернуться на свои посты. Они осторожно, как канатоходцы, крадутся на цыпочках, чтобы не наделать никакого шума.

Старик приказывает опустить лодку еще глубже, и удерживать заданную глубину и курс в течение пяти минут. А когда акустик объявляет о начале очередной атаки, он погружает нас еще дальше. Он делает ставку на то, что экипаж эсминца не угадает этот его маневр, и поэтому они будут настраивать взрыватели бомб на прежнюю глубину… ту, которую мы держали достаточно долго, чтобы их акустик наверняка засек нас на ней.

Снова докладывает акустик. Не остается никаких сомнений: эсминец идет за нами по пятам.

Невзирая на взволнованный голос акустика, командир не дает рулевому новых указаний. Я понимаю: он откладывает любое изменение курса до последнего момента, чтобы у разогнавшегося наверху эсминца не было времени повторить маневр вслед за нами. Прямо как заяц, уворачивающийся от гончей. Он сворачивает в тот миг, когда собака, уверенная, что добыча у нее уже в пасти, готовится сомкнуть челюсти, и пролетает мимо, не успев повернуть из-за своей собственной большой инерции.

Правда, надо признать, к нашему случаю эта аналогия не совсем подходит: мы не такие быстрые, как заяц, и наш радиус поворота слишком велик. Точнее говоря, совсем не подходит: эсминец всегда может развернуться быстрее нас. Но если он мчится полным ходом и хочет изменить курс, его тоже относит в сторону. У этой крошечной жестянки слишком маленькая осадка.

— Неплохо глушат. Чертовски верный курс. Просто взяли немного высоковато… — после этого Старик командует:

— Круто право руля. Левый двигатель — полный вперед!

Все вспомогательные приборы уже давно выключены: радиотрансформатор, вентиляторы, даже гирокомпас. Я едва решаюсь дышать. Сижу тихо, как мышка. «Тихо, как мышка»? Там, наверху, кот — а мы, мыши, здесь внизу? В любом случае, не шевелись!

На самом деле они должны были накрыть нас с первой попытки — они ведь были так близко к месту нашего погружения. Но Старик оказался слишком хитер для них. Сперва он развернул лодку узким фасом в их сторону, Затем повернул направо — и нырнул, но с положенным влево рулем. Как футболист, смотрящий в один угол ворот, забивает гол, послав мяч в противоположный.

Старик удостаивает меня кивком головы:

— Мы еще не расстались с ними. Настырные парни. Явно не новички.

— Правда? — единственное, что я нашелся ответить.

— Хотя они, наверно, уже слегка раздражены, — добавляет он.

Он приказывает опуститься еще глубже: на сто пятьдесят метров. Если судить по докладам акустика, эсминец, как привязанный, следует за нами. В любой момент они могут дать своим моторам полный ход и пойти в новую атаку. Если бы у нас была лодка попроворнее.

Старик велит прибавить ходу. Это очень рискованно: чем быстрее крутятся винты, тем больше они шумят. Томми смогут услышать наши электромоторы невооруженными ушами. Но, вероятно, командир прежде всего хочет уйти из зоны действия вражеского звукопеленгатора.

— Эсминец становится громче! — негромко объявляет акустик.

Командир шепотом отдает приказ опять снизить скорость. Значит, не получилось. Мы не смогли оторваться. Они по-прежнему преследуют нас. Они не дадут нам стряхнуть их с хвоста; скорее они позволят своим подзащитным посудинам плыть дальше безо всякого прикрытия. В конце концов, ведь не каждый день удается прочно подцепить на крючок подводную лодку.

Гигантский молот обрушивается на лодку. Практически в это же мгновение Старик приказывает запустить трюмные помпы и увеличить скорость. Лишь только тряска за бортом улеглась, он останавливает насосы и переводит моторы на малый ход.

— Тринадцать, четырнадцать, — считает штурман и добавляет еще пару меток на грифельной доске.

Значит, сейчас было две бомбы. Я начинаю вспоминать: сначала на нас сбросили четыре. Затем второй заход: целая очередь бомб — решили, что их было шесть. Сходится? Приходится пересчитывать.

Еще три, нет — четыре разрыва такой силы, что палубные плиты задрожали. Я чувствую, как детонация проникает до моих кишок. Я осторожно поворачиваю голову. Штурман пририсовал мелом еще четыре метки.