Арсений Ворожейкин - Над Курской дугой

— Что вы! Кто ж за меня воевать будет?

— Вот до Берлина дойдем, тогда и в отпуск, — отозвался на предложение Василяки и Николай Тимонов.

— Ну что ж, из Берлина так из Берлина! — И командир полка сочувственно сказал мне: — Как видишь, придется тебе одному ехать в дом отдыха.

Я попрощался с товарищами. Хотя и с чистой совестью покидал аэродром, на душе было тяжело. Не раз самому приходилось участвовать в проводах летчиков на лечение, и всегда видел, как люди переживали расставание с друзьями. Тяжелораненые, очевидно, думали, что вряд ли придется снова вернуться в строй, и часто наказывали товарищам отомстить врагу. Легкораненые горько сожалели, что из-за пустяка нельзя воевать, ругали врачей и даже командиров, не разрешающих летать. Было в этом что-то ребяческое, несерьезное.

Только сейчас, когда сам оказался в таком же положении, стали понятны переживания раненых. Еще острее почувствовал, как крепко сроднился с полком. Он заменил мне семью, а близкие товарищи — родных.

— Забудь на время об аэродроме, выздоравливай, отдыхай, — пожимая руку, напутствовал командир полка.

Забудь!.. Но разве можно забыть товарищей?

Берег речки Ворсклы. Небольшой зеленый садик. Одноэтажное каменное здание. Вокруг — развалины печей да ямы погребов, густо заросшие чертополохом и лебедой. Фашисты уничтожили все село, оставив для каких-то своих нужд только этот единственный домик. До войны здесь, очевидно, был колхозный клуб, а теперь лазарет батальона аэродромного обслуживания и дом отдыха.

Из полков еще никто сюда не приезжал. Первым отдыхающим оказался я. В сознании как-то не укладывается: фронт, жестокие бои — и дом отдыха. При виде комнаты, с хорошо заправленными постелями, тумбочек, накрытых салфеточками, я сразу ощутил блаженство покоя и с умилением воскликнул:

— Какая прелесть!

— Вот, выбирайте любую, — предложила медицинская сестра, показывая на кровати. — Все свободны. Под вечер еще должны прибыть люди — скучать не придется. Обед привезут из Писаревки. Кухни нет, да она и не нужна тут… Об отдыхе летчиков, говорят, командующий воздушной армией генерал Красовский позаботился…

— Спасибо, спасибо, — торопливо ответил я, уже предвкушая сладкий сон.

— Пусть вас не смущает, что отдыхать будете при лазарете: тяжелобольных здесь не бывает, отправляем в госпиталь. А сейчас третий день и совсем никого нет. Люди почему-то не хотят болеть.

Мне было не до разговоров, я попросил не будить меня до тех пор, пока сам не встану.

— И на обед?

— И на обед, и на ужин. И завтра весь день буду спать.

Девушка, видимо, осталась недовольна моей неразговорчивостью и, не сказав больше ни слова, вышла.

Раздевшись, нетерпеливо метнулся в постель и с наслаждением закрыл глаза. Разом все переживания, мысли исчезли. Я больше не ощущал ни себя, ни окружающего. Казалось, время и то застыло в блаженстве. Приятная тишина ласково увлекла в какую-то бесконечность.

Проснулся только утром. Солнце игриво глядело в открытые окна. Чистый, мягкий свет так наполнил помещение, что, казалось, стены, пол, койки, тумбочки и я сам — все потеряло весомость и растворилось в солнечном блеске. Усталости никакой.

Постели, как и вчера, пустые. Появился лишь большой букет розовых и белых цветов на моей тумбочке. Кто же позаботился? Давно не любовался цветами, но они почему-то не радовали. Тишина поразила. Стала физически ощутимой. Я насторожился, словно хотел ее услышать и увидеть. Подумать только, искать тишину в тишине!

Умываться пошел на речку. Земля сверкала обильной росой. Воздух чист и прозрачен. Вчерашней мути как не бывало. Захотелось выкупаться. Сизым испарением дышала притихшая Ворскла. На берегу женщина полоскала белье. Профиль лица мне показался знакомым. Где я видел эту женщину? На Калининском фронте, в столовой нашего полка.

— Доброе утро!

Маша вздрогнула и выпрямилась:

— Почему вы так рано встали, Арсений Васильевич? Завтрак еще не привезли.

«Значит, узнала меня. И наверно, цветы — ее забота», — подумал я.

— Освежиться захотелось.

— Купайтесь — и на завтрак.

Маша удивительно походила на мою Валю. Да и в голосе было что-то строгое, пожалуй, даже как у Вали, гордое и самолюбивое.

Теплая, чистая вода, ласковое утреннее солнце! Как чудесная природа смягчает человеческий характер! Купаясь, я забыл о повязке и замочил рану. Маше это не понравилось. Она, примяв прежний, чуть строгий вид, приказала: