Арсений Ворожейкин - Под нами Берлин

Я благодарю Надю за венок. Она поясняет, что венки сплели в честь богини весны Эостры.

— Вы лучше Эостры. Вы не мифические, а настоящие богини. Только у вас один грешок…

— Какой, товарищ командир? — в один голос спросили девушки. Разговор уже шел непринужденный.

— Скажу позднее, а сейчас некогда, — и махнул рукой на самолет: он ждет.

— Нет, сейчас, — наступали они. — Недостатки нельзя скрывать. Мы будем беспокоиться.

— Вы все влюблены, а богиням это не положено.

На то они и богини, — пошутил я, а Лазарев подхватил:

— А недавно одна из них даже замуж выходить собиралась.

— Уже передумала, — серьезно заявила Надя Скребова и обратилась ко мне: — Хочу стать летчиком. Прошу, товарищ майор, помочь мне.

Я удивленно посмотрел на Надю. Раньше она никогда даже и не намекала на это. Работа укладчицы парашютов ей нравилась. А потом, я считал, что летчик — профессия не женская, и, не желая обидеть девушку, уклонился от прямого ответа:

— У вас получается по Фонвизину, только наоборот: не хочу жениться, а хочу учиться. — И тут же спросил: — Собираетесь остаться старой девой?

— Нет, конечно. Но замужество потом, когда научусь летать.

Лазарев порывисто взглянул на восток.

Мы посмотрели в том направлении, однако ничего не слышали, но его необычно острое ухо уловило там что-то подозрительное.

— Немцы! — Он тревожно ткнул пальцем в небо. Там зловещими крестами скользили две тени. По конфигурации и маневру — «фоккеры». С приглушенными моторами они бесшумно снижались из глубины синевы и на большой скорости обходили с востока, беря курс на запад.

На старте в готовности к немедленному вылету стояла эскадрилья Сачкова. Он сам без сигнала мог взлететь на перехват этой пары, но не слышал и не видел ее. Никто на аэродроме, кроме Лазарева, не слышал звука вражеских истребителей, так тихо подкравшихся к нам. Конечно, теперь их уже не догонишь, но осторожность вражеских самолетов наводила на мысль: не пришли ли они, чтобы оценить обстановку на аэродроме и передать своей ударной группе, может быть уже находящейся в воздухе, с какого направления лучше всего нанести удар.

Не теряя ни секунды, я кинулся к телефону и, доложив командиру полка обстановку, попросил немедленно поднять на прикрытие аэродрома дежурную эскадрилью Сачкова.

После небольшого раздумья Василяка приказал мне с эскадрильей взлететь раньше запланированного времени и, прежде чем идти на фронт, минут пятнадцать-двадцать походить над аэродромом. За это время обстановка должна проясниться.

Времени было 10.49. «Значит, взлетим раньше запланированного времени минут на двадцать», — подумал я и, подав команду запускать моторы, быстро вскочил на крыло своего «яка». И тут в стороне полкового командного пункта, разорвав тишину, раздался выстрел. Голова сразу повернулась на тревожный звук. Там, искрясь, взвивался в небо зеленый шарик ракеты. Вдогон полетел второй. Это означало — немедленный взлет дежурной эскадрильи. Она стояла на противоположной от меня стороне аэродрома. Не успел я взглянуть на нее, как с юго-востока, со стороны солнца, из нашего тыла, откуда только что обогнули аэродром вражеские самолеты, послышался нарастающий гул. Глаза уперлись в «фоккеры». Четыре фашистских истребителя почти уже висели над нами. От них отрывались бомбы? которые должны были упасть на середине летного поля и закупорить его. Сзади четверни истребителей, вытянувшись в колонну, неслась основная волна фашистских самолетов.

Мы снова, как в Зубове, в ловушке. Взлететь нельзя. Да и до щели, вырытой метрах в двадцати от самолета, не успеешь добежать. Прыжок с крыла — и я за насыпью капонира в неглубокой выемке. Со мной Мушкин.

От взрыва бомб тяжело охнула и застонала земля. Все содрогалось и тряслось. Казалось, раскололось небо и из него хлынула лавина бомб, снарядов и пуль. Огонь свирепствовал на аэродроме. Прижавшись к дну выемки, смотрю вверх. Один за другим, дыша смертью, проносятся лобастые тела «фоккеров». Рядом с нашим убежищем вспыхнул откуда-то взявшийся бензозаправщик. Протуберанцы горящего бензина достигают и нас. Сейчас взорвется цистерна, и нас с Мушкиным может залить огнем.

— Бежим в щель, — говорю ему, но над нами, на высоте метров двухсот, рассыпалось два контейнера с мелкими бомбами, и они, широко разлетевшись по небу, черной тучей неслись на нас.

Смерть? Жизнь меня приучила не подчиняться смерти и бороться с ней до конца, пока есть силы. Безвыходного положения в небе не бывало, а вот на земле… И мне хочется уйти в землю и спрятаться в ее глубинах, но она сейчас вся какая-то открытая, твердая и безразличная… Нет, не безразличная, она, словно на ладони, держит меня перед бомбами.