— Давайте, братцы, споем, что ли?
Он заиграл и сочным тенором затянул свою любимую песню:
Пройдет товарищ все бои и войны,
Не зная сна, не зная тишины…
Ужин затянулся. Песни сменялись разговорами, а разговоры — песнями. Душой вечера был комдив. И конечно, не потому, что был он старше всех по званию, и даже не потому, что прекрасно играл на баяне. В боевом коллективе, чтобы так естественно, проникновенно завладеть сердцами летчиков, нужно еще другое, более важное, — быть самому настоящим бойцом и настоящим человеком. И не на один бой, не на один месяц или год, а постоянно. Именно таким и был наш комдив.
Часов в двенадцать ночи Николай Семенович встал: — Ну что ж, пора и отдохнуть. До встречи в Киеве! Нас уже ждут там!
Аэродром Жуляны. Хмурое небо. Низко плывут тяжелые облака. На стоянке самолетов работают киевляне, приводя ее в порядок. Летчики в меховых костюмах не спеша, вразвалочку, собираются у моего истребителя, с любопытством разглядывая свое первое место базирования на правом берегу Днепра.
Повалил мокрый снег. Мы направились на КП, но Лазарев остановился и удивленно воскликнул:
— Ба-а! Что это такое?
Мы обернулись. Кустов, разговаривая с девушкой, засыпал лопатой воронку от бомбы.
— Все понятно! Теперь ему никакой снег нипочем, — заметил Лазарев.
От Кустова мы узнали, что девушку зовут Люся, живет она в Киеве. Настрадалась и натерпелась в оккупации.
На новом месте Кустов с первой же ночи потерял покой. Прежде он засыпал сразу, спал крепко. Теперь ему. не спалось, он испытывал необходимость поделиться со мной своими переживаниями. Секретов друг от друга давно уже не было.
Кустов влюбился по-настоящему. Он ничего не мог делать наполовину. Воевать так воевать, отдыхать так отдыхать, любить так любить. Он во все вкладывал сердце и всю страсть своего неугомонного характера.
Каждый вечер он стал проводить со своей любимой и подумывал о женитьбе. Чтобы не расставаться с ней, думал устроить ее работать в полку или в аэродромном батальоне, обслуживающем нас. Я как-то напомнил ему:
— Ты же говорил, что сначала надо разбить фашистов, а потом только думать о невестах.
— Не учел, что законы жизни бывают сильнее нас.
В Киеве летать приходилось мало. Мешала непогода. И сейчас на улице снегопад. Мы лежим на нарах. Две железные печки раскалились докрасна. Тепло и уютно. В такое время летчики, как говорят в авиации, любят «прогреть языки». Сергей Лазарев рассказывает, как он в детстве с ребятами на Суздалыцине нашел в чащобе леса выводок волчат.
— Одного поймали. Остальные скрылись в норе под старой елью. Малыша я взял на руки. Дрожит, бедняжка, вырывается. А тут откуда ни возьмись разъяренная волчица… — Лазарев замолчал.
— Ну, барон Мюнхгаузен, заливай дальше, не томи, — поторопил Кустов.
— Продолжить мы могем! Ну за что оскорбил человека недоверием? — Лазарев напустил на себя обиду. — Хвастаться своими успехами могут охотники да еще влюбленные. А я не отношусь ни к первым, ни ко вторым. И влюбляться не собираюсь, пока идет война.
Кустов без всякой обиды отпарировал:
— Никто не виноват, что ты для любви еще не дорос. Тебе пока ближе истории детства.
— Вот и ошибаешься! Мой рост — сто девяносто три сантиметра, а твой — только сто девяносто два. Так кому надо подрасти?
К нам вошел помощник командира полка по воздушному бою и стрельбе капитан Рогачев и сказал мне:
— Погода улучшилась. Пойдем на улицу, посмотрим… Может, начнем работать.
Фашисты, создав превосходство в силе, особенно в танках, перешли в контрнаступление с целью захватить Киев и восстановить оборону по Днепру. Погода у них стояла лучше, чем у нас. Днепр, словно магнит, притягивал с запада туманы и облака.
— Требуется прикрыть наши войска, — заговорил Рогачев, глядя в небо. — Погода улучшается. Ты со своими «стариками» да я с Мишей Сачковым… Может, слетаем? Немцы мелкими группами бомбят наших.
— Надо немного подождать, — посоветовал я, разглядывая заросшее черной щетиной лицо Рогачева. Он всегда был до педантичности опрятен. И брился иногда даже по два раза в сутки, а тут… — Ты что, вспомнил допотопное суеверие авиаторов — не бриться перед вылетом?
Василий Иванович заговорщически, улыбнулся и доверительно сообщил:
— Хочу отпустить бороду.
Я знал, что он ничего не делает, не обдумав заранее.
— О-о! Это серьезный шаг. И наверное, не без причины? Крупные губы Рогачева плотно сжались. Он тяжело вздохнул:
Читать дальше