Арсений Ворожейкин - Солдаты неба

В небе наших нет. Даже «як» исчез. Но почему же противник не добил его? Смотрю на часы. Время 15.35. Понятно! Более тридцати минут враг висел над нами. Горючего у него осталось только-только добраться до своего аэродрома. И видимо, командир вражеской группы подал команду: домой. Значит, он был уверен, что помощь к нам вызвана не будет.

Ничего не скажешь, в сговоре с бандеровцами фашисты сработали четко.

Спешу на КП узнать обстановку. Командир полка встретил меня вопросом:

— Почему у Рудько не стреляло оружие? С летчиком я уже бегло говорил. Оружие отказало из-за производственного дефекта.

— Почему он «мессера» не таранил? Струсил? Иди и напиши мне об этом рапорт.

Я понимал, командир расстроен и озлоблен несчастьем, обрушившимся на полк. И если Василяке сейчас не доказать, что он ошибается, то слово «трус» разнесется по всему полку. Такого поклепа на парня допустить нельзя.

— Таран ничего бы не изменил. Рудько…

— Как не изменил бы? — гневно прервал меня командир. — Если бы он таранил, то это бы потрясло немцев и они наверняка прекратили бы штурмовку и немедленно смотались домой.

Смелость и трусость. Раньше мне они казались антиподами, как день и ночь. Однако, видимо, бывают такие моменты, когда не так-то просто их отличить.

Храбрость проверяется только в бою, и притом не в каждом, а только в таком, где приходится не просто защищать свою жизнь (на это почти каждый способен), а в интересах победы, в интересах товарищей сознательно рисковать собой.

Для Рудько таран был безусловно риском. Однако не меньшим риском было и вступить в бой с большой группой истребителей противника. Но этот дерзкий поединок был случайным, в азарте боя, или обдуманным?

Мужество случайным не бывает. Малодушие же, вызванное внезапностью, бывает и случайным. Человеку присущ инстинкт самосохранения, значит, и испуг, секундный, короткий. Инстинкта смелости нет. Смелость в бою — прежде всего ум и воля, причем воля сознательная и расчетливая. Поэтому Рудько так умело и провел бой.

Командир полка, увлекшись руководством полетами, давно не летал на фронт. Поэтому он не всегда схватывал все тонкости воздушного боя и не всегда правильно оценивал действия летчиков. Все это я высказал ему.

— Ты, пожалуй, прав, — согласился Василяка. — Я летчик и должен воевать. Но как это совместить с наземными делами? Они захлестнули меня. Давай пока выводы не делать. Иди сейчас в эскадрилью, разберись и доложи мне.

Рудько я нашел среди летчиков. Он горячо рассказывал о своем поединке в воздухе. Отзывать его в сторону и специально выяснять, почему не таранил, мне не захотелось. Я внимательно слушал и, выбрав момент, как бы между прочим, спросил:

— А чего не рубанул этого «мессермиттишку» винтом?

— А правда, можно бы, — с непосредственной искренностью согласился летчик. — Но я как-то об этом и не подумал. Я хотел как бы побольше привлечь фашистов на себя, чтобы они не штурмовали аэродром.

— Хорошо, что не таранил! — одобрил Лазарев. — При всем благополучном исходе твой «як» вышел бы из строя. Тебе тут же была бы крышка. Фрицы живым бы не отпустили. И кто тогда помешал бы им штурмовать нас? Они ведь не знали, что у тебя оружие не работало.

Как ни старался я придать своему вопросу безобидный характер, Рудько все-таки почувствовал в нем что-то недоброе, замолчал и задумался. Как легко сейчас обвинить его в трусости! Он сам не защитится. Так было когда-то с Архипом Мелашенко. Чтобы поддержать Рудько, я тоже похвалил его за бой, заметив:

— Удивительно, как тебе удалось из немецких истребителей устроить такую свалку и самому выйти невредимым!

— Сам не знаю. — Летчик снова оживился и откровенно признался: — Но было тяжело.

— Бывает, — посочувствовал Лазарев и кивнул в сторону товарища: — Глаза кровью налились. Сильно крутился. Это и помогло.

Командир полка сидел за столом на КП. Я доложил ему, что с Рудько разобрался, и предложил: за умело проведенный бой вынести ему благодарность и представить к награде.

В этот момент в землянку вошли инженер полка Семен Васильевич Черноиванов и Плясун. Они доложили о результатах налета.

Поврежденных самолетов оказалось много. Большинство из них будут восстановлены. И ни одного уничтоженного.

— Противнику этот налет обошелся дорого, — сказал Плясун. — Зенитчики сбили два истребителя. Они упали недалеко от аэродрома. Ребята работали хорошо. Да и Архип одного кокнул.

В полку только двое раненых. Среди них — Архип Мелашенко. Первый вылет после лечения и отдыха оказался для него неудачным. Архип сейчас не испытывает физической боли. Он безразличен ко всему. Кроме неба. Вглядываясь в него, он нет-нет да и поднимает руку, как бы защищаясь от появившейся в нем опасности. Война испепелила его нервы. Найдутся ли у Мелашенко силы снова стать летчиком?