Иван Головченко - Третья встреча

На крик из соседней комнаты выскочила в ночной рубашке Домна Ефремовна. Ничего не понимая, она остановилась на пороге. Полицаи отступили от Копылова.

— А ну, обыщите красное гнездо! — рявкнул Трикоз.

Обыск в квартире продолжался около часа. Уже были опрокинуты столы и кровати, разбита посуда, разворочена печка, разорваны подушки, а шеф полиции все копался в книгах на этажерке.

— А, вот он, депутатик народный! — злорадно выкрикнул Трикоз, хватая газету, которой была застлана полка этажерки. С ее пожелтевшей страницы улыбался Сергей Копылов — единственный сын врача. Жирным шрифтом была напечатана его биография.

— «Голосуйте за верного сына партии большевиков!» — начал читать Трикоз. — «Верного сына…» Видишь, как Советы орали о твоем вылупке. За какие же это заслуги, разрешите вас спросить? А?

Копылов с окровавленным лицом стоял у стены и даже не пошевелил губами.

— Так где же все-таки скрывается верный сын Советов? Где его приспешники?

Врач молчал.

— Ах так?! Ты у меня соловьем защебечешь, собака!

Со всего размаху Трикоз ударил старика в лицо. Копылов покачнулся и рухнул на пол. К нему бросилась жена.

«Вот если бы сейчас подвернулся пан Мюллер. Наверно, был бы доволен моей работой», — думал полицай.

Копылов открыл глаза, над ним склонилась жена.

— Вот такая благодарность… — произнес он. — Не убивайся, Домна, пришел мой час. Жил я честно, щедро служил людям, желал им только добра и напоследок тоже подлости не сделаю. Ничего не добьются от меня бандиты. Дурни, хотели, чтобы я им сына выдал. Не ждите! Слышите?!

Он криво усмехнулся и закрыл глаза. Тоненькая струйка крови побежала по подбородку. Жена всплеснула руками, заголосила.

— Брешешь, ты у меня все скажешь! На горячую жаровню посажу, а говорить заставлю! — заорал шеф полиции.

Как львица бросилась Домна Ефремовна на Трикоза и вцепилась ему в горло. Тот захрипел, покачнулся, но подоспели полицаи.

— Повесить ведьму, сейчас же повесить на срубе над колодцем… Пусть все видят!

…Всю ночь лютовали эсэсовцы со своими приспешниками. Утром взошло солнце, оно испуганно заглянуло в мертвые глаза десятков людей, качающихся на ветру по улицам города. Это были кровавые следы гитлеровского «нового порядка».

Морозная ночь раскинула свои темные крылья и задремала над обледеневшей землей, окутанной белым пушистым покрывалом. Уснул и город глухим, тревожным сном пленного. Ни огонька вокруг, ни голоса людского. А чтобы кто-нибудь случайно не нарушил покой, дежурит на окраине Черногорска пеший объездчик управы Охримчук. Закутавшись в долгополый кожух, он топчется на дороге, ведущей к сосновому бору.

Неспокойно на душе у Охримчука, видно, мало надеется он на свою винтовку, потому что все время оглядывается вокруг, прислушивается, как вдали трещит лед на речке.

Долго тянется время в декабрьские ночи, страх как долго. Холод острыми колючками пронизывает насквозь кожух, валенки и больно впивается в тело. Чтобы как-нибудь скоротать невыносимые часы, Охримчук задирает голову и начинает считать звезды, но и они мигают холодно и неприветливо.

Присел полицай под тыном, вытащил из кармана кисет с самосадом. Не слушаются задубевшие пальцы. Наконец свернул толстенную цигарку, чиркнул спичкой. Когда огонек погас, стало еще темнее. Потом вроде затрепетали пугливые тени — идет кто-то или кажется?

— Фу-ты, напасть! — выругался Охримчук и закрыл глаза.

Когда снова оглянулся, как будто немного рассвело, он встал и потихоньку побрел по улице. Вдруг раздались чьи-то шаги. Под рубашкой у Охримчука словно сотня червяков зашевелилась, Сбросил с плеча винтовку, щелкнул затвором.

— Кто идет? — Хотел крикнуть властно, но голос прозвучал робко.

— Сейчас я тебе покажу, сволочь, кто, — послышалось в ответ.

С первого же слова Охримчук узнал своего шефа. «И чего это его нечистая сила по городу носит в такой мороз?»

— Так-то ты, паскуда, караул несешь? — грозно зарычал Трикоз, подходя к своему подчиненному. — Кто разрешил на посту огонь зажигать?

— Да я же только… Одну затяжку…

— Холоп лопоухий! За версту же видно, где ты слоняешься! Или, может, в Германию захотел? Так я быстро это дело оформлю.

Наругавшись вволю, Трикоз исчез так же внезапно, как и появился, а у Охримчука словно камень на душу лег. Не чувствовал он уже ни холода, ни страха. Стоял, как пень, посреди дороги. А грудь распирала странная, холодная пустота.