Иван Головченко - Третья встреча

Несколько дней Марфа не выходила на улицу, не выпускала и свою двадцатилетнюю дочь. Но зима была уже не за горами — взяла Марфа ведро да лопату и пошла на огород рыть картошку. Не успела и десятка кустов выкопать, как из хаты вдруг раздался этот странный крик. «Не глумятся ли ироды над Оленкой?» От этой мысли тревожно заныло в груди…

Спотыкаясь о кусты, Марфа кинулась во двор. Вскочила в хату и застыла — перед зеркалом замер Трофим, грудь выпятил, нос задрал в потолок. Его правая рука вытянута вперед, а глаза отсвечивают в зеркале тусклым нехорошим блеском. Таким высокомерным и спесивым она никогда не видела своего мужа. Подошла, ласково спросила:

— Что случилось, голубь? Где Оленка?

Он даже глазом не моргнул. Столбом стоял посреди хаты, будто кол проглотил. Еще раз окликнула — молчит, как воды в рот набрал. «Господи, и что с ним творится? — подумала она.- Только три недели в тюрьме побыл, а теперь словно его там подменили. Говорить не говорит, ночами не спит, все о чем-то думает, смотрит на всех ненавистно».

Быстро метнулась в сени, намочила бураковым квасом полотенце и снова к мужу, приложила к лысине — говорят, всегда в память приводит.

— Прочь, нечистая сила! Дуреха! — завопил Трофим и с такой силой швырнул полотенце в красный угол, что оно прилипло к лику святого Николая чудотворца.

Муж посмотрел исподлобья на Марфу, сплюнул и сел на скамейку. Спина его ссутулилась, глаза дико уставились в глиняный пол. Дрожащими пальцами схватил рашпиль и с болезненной ненавистью стал шкрябать по тупому заржавленному лому. Железо, словно от боли, заскрипело, завизжало, а лицо Трофима скривилось в судорожную самодовольную улыбку.

— Трохимчик, да перестань ты хоть на минутку, Христа ради, — снова стала льнуть к нему Марфа. — Ну скажи, милый, что с тобой? Я же тебе всегда только добра хотела. Поделись, что твою душу гложет. Каким-то не таким ты стал. А может, болит что-нибудь? Да кончи же ты шкрябать рашпилем — зачем он тебе? — И она положила руку на лом.

— Отстань от меня! Ну и опостылела же ты мне, как гнилая редька, опостылела! Так и липнешь дегтем к душе!

Он резко встал со скамейки, холодно повел мутными глазами и потащился во двор. Женщина бессильно опустилась на пол, склонила голову на грудь и тихо зарыдала, без слез, обхватив голову руками. Вот дождалась благодарности за многодневные заботы!

Откуда только брались у Марфы силы и терпение, чтобы сносить все обиды и несправедливости, выпавшие на ее долю. Видно, в несчастную годину родилась она, потому что за свои сорок лет не слышала ни слова приветливого, ни ласки людской. С малых лет осталась она сиротой, росла в наймах среди чужих людей. Пасла чужой скот. Нет, не было у нее беззаботного детства. Когда же настала семнадцатая весна, пошла батрачить в экономию пана Мюллера. Все лето вязала без устали тугие пшеничные снопы. За старательность и сообразительность эконом взял ее на зиму к хозяйскому двору, для работы на коровнике. Не догадывалась тогда дивчина, какое лихо поджидало ее на панском дворе.

Осенней ночью, когда она возвращалась из коровника в людскую, встретил ее возле клуни [7] Клуня — гумно, овин, житница. рыжий Ганс, сын Мюллера. Похолодело в душе у Марфы. Не раз она замечала, как Мюллер-младший бесстыдно следил за каждым ее движением, когда она наклонялась над снопами.

Бросилась в сторону, однако Ганс успел схватить ее за руку. От него несло винным перегаром, глаза похотливо жмурились. Даже месяц закрылся пологом туч, чтобы не видеть этих наглых глаз, оскаленных зубов, всклокоченных волос. Ганс прижал ее к себе и… Страшно даже вспомнить об этом.

Но, видно, суждено было и ей немножко счастья: в эту ночь молотильщики остались ночевать в клуне, чтобы на следующий день пораньше начать работу. Услышав приглушенный девичий крик, во двор выскочил Савва Латюк. И как только увидел барахтающегося Ганса, сразу все понял. Выдернул из плетня кол и шарахнул обидчика по голове. Ганс взвился ужом, зажал ладонью рассеченный лоб и, воя, кинулся наутек.

Савва подошел к дивчине. Высокий, широкоплечий, всегда улыбающийся, он стоял перед ней и не знал, что говорить. А лицо Марфы залил мучительный румянец, жег стыд. Всхлипнув, она припала к груди парня. В этот же миг ясным оком выглянул месяц. Хлопец нежно гладил ее плечи и смотрел, смотрел… Видно, пришлась ему по душе пышная девичья коса, а может, заворожили темные глубокие очи.

— Нелегко тебе одной придется… Давай вместе будем, — сказал Савва.