Марк Бойков - Война в костях моих

Удивителен все-таки мир. Удача приходит, откуда ее и не ждешь. Неудач, невезенья – больше. Но вдруг все это перекрывается с излишком в другом месте, и тревоги отступают. И ты уже видишь мир дальше колодца, базара, телеги. А он прекрасен! Удивителен и прекрасен!

Я постигал эту правду, еще не будучи способным делать заключения. Но мироощущения вливаются в нас уже с молоком матери. Я бы даже сказал, что это тоже молоко – от мира, и оно для души. Конечно, я не помню всего. Лучше запомнились первые встречи, первые дни нашего похода. Кое-что, может, было не в такой последовательности, с другими подробностями. Ведь пишу я через шестьдесят лет! И у меня внучка старше того возраста, в котором я был. Но мне ничего не надо выдумывать. В памяти гораздо больше всего, что можно доверить бумаге. Поэтому я пишу без вольностей, как велит мне правда. Много людей потом прошлось по моей судьбе. Но эти, из первых встреч, мне дороги своим существом. Я таков по их воле, по их вине. Не след они оставили во мне, а частью моей стали. И рад я, что благодаря им увидел очень много и очень рано. Не как созерцатель, а как действующая косточка мира.

Шла по миру война. А мы шли с бабой Маней от деревни к деревне, чтобы выжить в ней.

До следующей деревни шли долго. Успели и поесть, и поспать на траве. Изредка нам попадались люди, шедшие навстречу. Баба Маня справлялась о какой-нибудь деревне, в какую сторону идти, куда дальше, где ближе. И единожды нам попалась пара: сухонький дедушка и пухленькая девочка. Ну как мы, только всё наоборот!

Пока старики наш разговаривали между собой, мы с девочкой молча смотрели друг на друга, переминаясь с ноги на ногу, не зная, что делать.

Такую парочку я видел впервые. Что-то в моей голове не вязалось с ее внешним обликом. Наконец я спросил девочку:

– Вы нищие?

Я не раз разглядывал нищих в Писцове. Чаще это были калеки, обязательно вдвоем и еще с палками. А поскольку мы, с Бориской в особенности, на базаре были им конкурентами, к тому же более проворными, то я сам, не понимая этого, узнавал их по быстрой перемене во взглядах – от слезливости до угрозы. Они, короче, казались мне злыми и опасными. А эти – ну как мы: только худой, как я, старик и пухленькая, как баба Маня, девочка.

– А вы не нищие? – ответила девочка вопросом на вопрос.

– Нет, мы горемычные, – простодушно и почти гордо ответил я.

Наши бабушка и дедушка рассмеялись. Короткое знакомство закончилось весело. Однако после этого нам пришлось изменить маршрут, потому что заходить в деревню, где только что побывали другие попрошайки, бабе Мане показалось нехорошим признаком.

Идти, однако, опять пришлось долго. Зато баба Маня обстоятельно рассказала мне, кто такие горемычные:

– Это те, у которых горе, беда большая. Вот они и мыкаются.

– А какое у нас горе? Мы разве мыкаемся?

– Мыкаемся. Как все. Теперь у всех беда, – глядя вперед, ответила моя спутница, – только мы с тобой последние за своим счастьем.

– Это мы – как в очереди за хлебом? – спросил я.

– Почти. Ведь нам люди от себя отрывают. А как перестанут?.. Мы первые помрем. – Баба Маня произнесла это легко, буднично и с улыбкой глянула на меня.

Что-то тут было не так. Хоть я и устал от дороги, зато впервые за памятное мне время был сыт. И наше путешествие казалось мне благим, более предпочтительным состоянием, чем каждодневные рысканья с братом в поиске чего-нибудь съестного. Ведь у мамы мы ели раза два в день и понемножку. Остальное мы добирали в вольных гуляниях. Долгая прогулка с бабой Маней мне больше пришлась по душе. Получалось, что неплохо быть последним.

Но меня растревожила не моя смерть, если нам перестанут подавать, а беда, которая у всех. Никак не верилось, что я умру первым. И я спросил:

– Баба, а от беды все могут помереть?

Баба Маня задумалась. Было видно, что разговор перестал ей нравиться. Но все же ответила:

– Чем больше беда, тем больше мрут люди… Война сейчас, Марик. Горше беды не бывает.

– Так она всегда идет. Всё про нее и про нее говорят. Все, и радио тоже. Я когда маленький был, она и тогда шла. Мама сказывала, как папа мой с братьями стеной стояли. С кольями от забора…

Как все маленькие, я думал, что живу вечно, то есть всегда, только не все помню.

– Потеха с тобой, Марик! То не война была, а баловство одно. С немцем-то так не повоюешь.

И все же, хоть горизонт моего видения раздвигался, я не представлял еще, как огромен мир. И война мне воображалась большущей дракой стенка на стенку, где в каждой из сторон собраны все силы, и они бьются, пока какая-нибудь из них не издохнет. По моим представлениям, это происходило где-то под Ивановым, большим городом, который чаще других упоминался взрослыми и куда был призван мой отец. Отца я не помнил. Но он мнился мне могучим богатырем, устрашающим врагов и покровительственно поглядывающим в мою сторону.