Андрей Авдей - Маленький Леший

– Машенька, что же ты творишь такое, а? – изо всех сил преодолевая густой, как кисель воздух, Кузьма двигался вперед. − Ты пошто босая? Я же говорил тебе, беречься надобно, простудишься ведь, вон ноженьки как побелели-то. И не лежи на сырой земле, чай, сентябрь на улице, землица холодная. Ручки, поди, тоже стынут. Машенька… − Домовой наконец добрался до девочки и заботливо укрыл ее тулупчиком. − Ты что это молчишь, не узнаешь? Это же я, твой Колокольчик. Девочка моя, поднимайся, пойдем в дом, я тебе и ноженьки, и ручки разотру, чайку заварю малинового, ты у меня быстро согреешься. Машенька, вставай, вставай, еще и на мокрое легла…

Кузьма осекся, с ужасом глядя на медленно растекающуюся красную лужицу.

– Машенька… − Он посмотрел в широко открытые синие глазенки: − Да пошто вы не убегли-то, я ж говорил! Ай ты, Господи, что наделали, нелюди проклятущие! Машенька, ты хоть посмотри на меня… А за шапку не переживай, я тебе и десять таких принесу, ты только вставай, слышишь, девочка моя, вставай… Машенькааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа!

Резкий порыв ветра зашатал дом, со скрипом рухнула печная труба, печально прозвенев, из окон повылетали стекла. Домовой почувствовал, что ему стало тяжело дышать, а по лицу, скрываясь в густой бороде, потекли горячие слезы.

– Я всегда буду с тобой, Машенька, всегда, − с трудом прошептал он.

Гитлеровцы, что-то выкрикивая, лихорадочно повскакивали из-за стола. С ненавистью глядя на пьяные рожи, высунувшиеся в пустые оконные проемы, Кузьма, подняв руки вверх, прокричал:

– Я убиваю себя!

Прогремел гром, треск ломаемого дерева заглушал вопли ужаса. Яркая молния ударила в крышу, раздуваемое порывами ветра, взметнулось огромное пламя, нестерпимый гул нарастал… и вдруг наступила тишина. На месте дома осталось только выжженное пятно, исчезло все – и расшитая немыслимыми узорами шапка, и грязные сапоги, посмевшие ее растоптать.

***

Тихое деревенское кладбище. На крохотном могильном холмике каждую весну у изголовья вырастает один единственный цветок: ярко-синий колокольчик. Он стоит, не шевелясь, его не беспокоит ветер, ему не досаждают ему птицы, с весны по осень, каждый день и ночь по нему катятся капельки росы, похожие на маленькие слезинки.

Я всегда буду с тобой, Машенька, всегда…

Июль. Полдень. Разморенная природа, тихо посапывая легким ветерком, спала. В жаркой тишине изредка раздавался шелест пшеничных колосьев на поле и какой-то гул, доносившийся из неглубокого овражка.

– Никакого почтения!

– Забыли заветы предков!

– Трава сохнет, а никто не косит, зря я, что ли, старался?

– Колосья лентами не перевязывают. Думаете, мне не обидно?

– Наши баньки горят, а никто и не пошевелился! Что теперь погорельцам бездомным делать!

– А ну цыц! – старческий голос прервал возмущенное многоголосие. – Посмотрите вокруг: все горит, враг пришел на нашу землю, поля железом давит, дома сжигает, людей убивает, а вы тут колоски считаете!

– А как не считать, столько сил поло…

– Цыц, я сказал! Не плакать надо, а думать, как помочь. Не будет людей и о нас никто не позаботится, пропадем вслед за ними.

– Да кому тут помогать-то, разбежались все, а кто не успел…

– Может, ему? Посмотрите…

– Не может быть…

– Перевязывает…

– Ленточка только странная…

– Это кровь…

– Дед, говори, что делать.

***

– Вот и хорошо. – Сергей посмотрел на небольшой сноп из несколько колосков, связанных окровавленным бинтом. – Хоть и не совсем, как полагается, но…

– Стой, стрелять буду!

– Здравствуй, мил человек, свой я, опусти ружье.

Боец смущенно опустил винтовку: перед ним стоял обычный дед в домотканых штанах и рубахе. Самый обычный дед… если бы не глаза – удивительные, разные и сияющие каким-то необыкновенным светом.

– Извините, – Сергей смутился, – вы сзади подошли неожиданно, а я жду, когда немцы на меня двинутся, вот и…

– Ничего, сынок, я понимаю. – Дед присел возле одиночного окопа. – Что делать собрался, солдатик, вижу, не пироги печь ты сюда пришел.

– Наших прикрываю, они в ту сторону, – рука показала на межу между двух полей, – уходят.

– А ты, значит, здесь. И не страшно тебе?

– Врать не буду, страшно очень.

– Так что остался тогда? Окоп, смотрю, выкопал, убьют ведь.

– Может, и убьют, только нельзя мне уходить, ребята раненые все, не успеют до наших добраться.

– Интересный ты человек… – Дед присел и задумчиво посмотрел на солдата. – Боишься, но не уходишь. Страшно, но готовишься к бою. А это что?