Брюс Федоров - Вестники Судного дня

Знал ведь, точно знал, что в рядах высшего командного состава Красной Армии и политического руководства страны может существовать возможность для утечки информации особой важности. Этакий лючок, свищ, через который вольно или невольно улетучиваются сведения, столь значительные по своему содержанию, что их утрата равносильна прямой угрозе самому существованию советского государства и населявшего его многонационального народа.

Разве до этого не было нескольких обманных лет, настоянных на радужных надеждах обрести братские отношения с немецким народом, подвергшимся такому же унижению и разграблению по итогам Первой мировой войны со стороны держав-победительниц, как и многострадальная Россия. Все обстоятельства, сопровождавшие жизнь людей в обеих странах: нехватка продовольствия, чудовищная многомиллиардная инфляция и немыслимое обесценивание национальных валют, развал промышленности и сельского хозяйства и многое другое, казалось, должны были побуждать народы двух стран сближаться, сочувствовать и поддерживать друг друга, а возможно и объединиться, чтобы выдержать напор колониальных империй, Британской и Французской, опьяненных своими предыдущими победами, испытавших вкус наживы за счет униженных и проигравших и оттого ещё больше алчущих новой крови и новых жертвоприношений.

И поэтому Россия открыла свои объятия, давая возможность тысячам германских летчиков, подводников, танкистов и артиллеристов обучаться в военных училищах, тренироваться и стрелять на полигонах Красной Армии и совершенствовать свое профессиональное мастерство.

Возникало и укреплялось чувство доверия, дружбы и непозволительной расслабленности в отношениях с немецкими офицерами и генералами, носителями традиционных идеалов прусского милитаризма. Здесь были все от талантливого танкиста Гейнца Гудериана, чьи панцирные орды громили советские армии в Белоруссии, под Москвой и Смоленском, до блистательного улыбчивого командующего авиацией Люфтваффе Кессельринга, чьи хищные стервятники немилосердно выклёвывали жизнь из городов и поселков, не брезгуя ради забавы гоняться над полями и дорогами за обезумевшими от страха и ужаса беззащитными женщинами и детьми.

И всюду в довоенные годы, где появлялись представители вермахта и предполагалось выковать единые советско-германские щит и меч, неутомимый Абвер, военная разведка Германии, стремился создавать «дремлющие» ячейки своей агентуры из числа забывших свой долг офицеров Красной Армии, работников политических органов, лиц, несогласных с политикой партии, и просто обычных, но чем-то обиженных советских граждан, купившихся на изощренные посулы, обещания, денежные преподношения, сопровождаемые самыми открытыми и дружескими улыбками.

Так неужели Сталин и подчинённое ему ближайшее руководство не понимали всего этого и были столь наивны и безответственны, чтобы вводить советских людей и свою армию в заблуждение, тиражируя в «Красной Звезде» и «Правде» поспешные заверения в добропорядочности Гитлера и его бездушной клики, убеждая свой доверчивый народ в их миролюбивом отношении к Советскому Союзу?

Думать так, скорее всего, является верхом политической близорукости или сознательным упрощением интеллектуальных качеств постреволюционного руководства советской страны. Неужели так можно воспринимать Сталина, считая его в чем-то схожим, скажем, с партийными назначенцами эпохи Горбачева или деятелями последовавшего за ним периода, для которых служебная карьера на пути к вершинам государственной власти строилась по принципу пересаживания из одного кабинета в другой, только размером побольше, и демонстрацией больше громогласной, нежели чем безмолвной, но всегда беспрекословной до поры до времени лояльности?

Можно ли подобную оценку применить к хитроумному кавказцу, начавшему формировать свой ум и волю ещё в годы отвязной и бесшабашной молодости в качестве главаря лихих абреков, устраивавших засады на купеческие караваны на каменистых дорогах в горных лесистых урочищах? Разве он не был достойным сыном седого Кавказа, где природная насторожённость и готовность к отпору впитываются с молоком матери, а ощущение надвигающейся беды или угрозы воспринимается не через слова, а на интуитивном уровне? Разве потом он не доказал свои качества природного стратега, когда сформировался как убежденный марксист и одновременно как отчаянный организатор налетов на Тифлисские и Бакинские банки с целью пополнить скудеющую казну родной для него социал-демократической партии? А чего стоят бесконечные интриги, подсиживания и шельмования в непримиримой политической среде, которой он посвятил столько лет, уверовав в коммунистическую теорию, и выжил, выстоял и превзошел других, может быть, не менее умных и изощренных.