Евгений Войскунский - Кронштадт

Норд-ост крепчал и надул-таки моросящий дождь. Дождь падал и переставал — будто не принимала его земля, раскаленная огнем.

Нескончаемо тянулась эта ночь.

А под утро, когда главные силы, снятые с берега, уже видели, забывшись, мучительные сны на качающихся палубах, в тесноте судовых кубриков, в Минную гавань начали прибывать части прикрытия. Их отрыв от противника был не прост. Многим бойцам пришлось, приняв на себя немецкий натиск, остаться навсегда в окопах последней черты обороны. Хорошо хоть, что флотская артиллерия молотила всю ночь без передыху, не позволила немцам ворваться в город на плечах отступающих.

Части прикрытия снимали на рассвете. Несколько небольших кораблей было послано с рейда в Минную гавань принять на борт последний заслон. Базовый тральщик «Гюйс» — в их числе.

Медленно, нехотя наступало утро. Небо было как запекшаяся серо-багровая рана.

Старший лейтенант Козырев стоит у сходни, переброшенной с борта тральщика на стенку гавани, — распоряжается погрузкой. Козырев резковат в движениях, речь его отрывиста. Из-под фуражки пущены на виски косые черные мысочки. И лицо у Козырева очерчено резко — черные брови углом, прямой и острый нос, от крыльев которого пролегли решительные складки. А глаза у Козырева светло-голубые, пристальные.

— Ваша рота вся прошла, лейтенант? — спрашивает он стоящего рядом немолодого пехотинского командира с забинтованной рукой на перевязи.

— Вся, что осталась, — хрипит тот. — Сорок семь человек.

— Боцман, — командует Козырев, — разместить!

— Есть! — Красавец боцман, старшина первой статьи Кобыльский, жестом приглашает пехотинцев следовать за собой на ют. — Что, братцы-пластуны, навоевались? Эх вы! Такой город сдали.

— Тебя бы туда, под танки, — бросает ему боец, почти мальчик с виду, зло глядя из-под каски с вмятинами. — Вам-то что, морякам, горячей землей рты не забивает… Борщи хлебаете, на простынях спите…

— Дослужи до дырок в полотенце, сынок, — с достоинством отвечает боцман, — тогда, может, поймешь, что к чему. С Мариуполя никого тут нет? Эх, никак не найду земляков. Ну, располагайся тут, пехота. И по кораблю не шастать!

У сходни — заминка. Сквозь толпу красноармейцев и моряков проталкиваются двое гражданских. Один — невысокий плечистый дядя лет пятидесяти, в мятом черносуконном пиджаке, в кепке цвета железа — очень уж энергично действует локтями. В руке у него крашеный фанерный чемодан с жестяными уголками.

— Куда ты прешь как танк? — Боец с забинтованной головой отпихнул гражданского.

— На кудыкину гору! — выкатил тот налившиеся кровью глаза. — Всю ночь мотаемся, то в Купеческую гавань, то туда, то сюда… А ну, дайте пройти!

Бойцы неохотно уступали его натиску, а он лез напролом. Его спутник, меднолицый парень лет тридцати, молча пробирался вслед за ним к сходне.

— Стоп! — загородил дорогу Козырев. — Назад, гражданин! Не мешайте погрузке войск.

— Эт ты мне? — Гражданин с фанерным чемоданом зло уставился на Козырева. — Эт я мешаю? — И в крик: — Я тридцать лет на флоте! На, читай! — Выхватил из-за пазухи и сунул Козыреву бумагу. — Мы с кронштадтского Морзавода!

— Обождите в сторонке, — отодвинул его руку с бумагой Козырев. — Пройдете после погрузки войск.

— Как корабли ремонтировать, так давай, Чернышев! — ярится гражданин. Пот стекает у него из-под кепки на седоватую щетину щек. — А как экаву… эвакуация, так отойди в сторонку?! Плохо ты Чернышева знаешь, старлей! Пошли, Речкалов! — махнул он рукой своему спутнику и двинулся по сходне, слегка припадая на правую ногу.

— Приказываю остановиться! — вспыхнул Козырев, занеся руку к кобуре с наганом.

Трудно сказать, что могло бы тут, в накаленной обстановке, произойти, если б с мостика не сбежал на шум военком тральщика Балыкин.

— Спокойно, спокойно, — слышится среди выкриков его властный голос. — Кто тут шумит?

— На, читай, политрук! — Чернышев, глянув на его нарукавные нашивки, и ему бумагу сунул под нос. — С Кронштадта мы. — И пока Балыкин читал бумагу, Чернышев выкрикивал сбивчиво: — Велели в Купеческую! А там — мать честна! Все в дыму, ночь в Крыму… Вагоны с боезапасом рвутся! Как только ноги унесли. Потом под обстрелом… Всех потеряли… Пока до Минной добрались — все, говорят, кончена посадка… Да как же так! Всю жись на флот работаю…

— Тихо! — возвращает ему бумагу Балыкин. — Без шума. Пропусти этих двоих, помощник.

— Пропущу в последнюю очередь. После погрузки войск. Чей-то из толпы истошный выкрик: