Геннадий Семенихин - Расплата

Он застонал и открыл глаза, потому что его действительно кто-то немилосердно тряс за плечо. Басовитый голос Данилы проник в сознание:

— Слышь, браток, да открой же ты в конце концов глаза. Зараз сообщение о боевых действиях на нашем фронте повторяют. Вслушайся, а то, может, я после той чачи, к нашему обоюдному счастью, все перепутал, может, все не так… — встревоженно закончил он.

Веня очнулся и потер виски. Диктор, к суровому, а временами наполненному горем и страданием голосу которого давно уже привык весь фронтовой люд, медленно цедил слова.

— Южнее Миллерово наши войска вели тяжелые оборонительные сражения с численно превосходящими силами противника. После упорных боев, в которых враг понес тяжелые потери, наши войска оставили город Новочеркасск.

Шел 1942 год. Над далеким от линии фронта маленьким грузинским городком и госпиталем, где не было затемнения, где излечивались сотни раненых бойцов и командиров, светило солнце и голубело над горными вершинами небо, в которое редко-редко залетали теперь фашистские самолеты.

Это давно уже стало традицией в доме Якушевых. Какими бы изменчивыми ни были житейские события, так же как и донская погода, а в одно из первых воскресений июня у Александра Сергеевича Якушева собирались «старики» — его коллеги по техникуму, самые близкие друзья и сослуживцы, с которыми вот уже почти двадцать лет он был неразрывно связан. В большинстве своем это были ровесники, до случалось так, что в общий хор пожилых людей врывались и молодые голоса, потому что без особого на то предупреждения в этот день заходили в дом на углу Аксайской и Барочной поздравить хозяина с днем рождения и некоторые молодые, преуспевающие в математике и геодезии ученики и даже соседи по улице.

Раскрасневшаяся и помолодевшая Надежда Яковлевна суматошно носилась из кухни в скромно обставленный зал, расставляя на белой с махорчиками скатерти обильное угощение, в то время как их сыновья Гришатка и Веня открывали в коридоре бутылки с вином, лимонадом и минеральной водой, не без того, чтобы не прислушиваться к взрывам смеха и веселым голосам взрослых, доносившимся из зала.

Так происходило всегда, и даже в этом, лихом от беды, сорок втором году традиция не была нарушена. Однако военное время внесло свои суровые коррективы. Сыновей Вени и Гриши не было давно уже в доме, любимые ученики, как правило старшекурсники, тоже сменили скромные студенческие костюмчики на всех выравнявшую и подтянувшую военную форму, а заодно и адрес студенческого общежития на номер соответствующей полевой почты, но всему наперекор Александр Сергеевич и Надежда Яковлевна решили отметить семейную дату, и все было, как прежде, только стол не ломился от щедрых донских яств. Не теснились на нем расписные блюда и тарелки с закусками, не стояла в затейливых вазочках азовская паюсная икра, не возвышались величественно над тарелками серебряные головки бутылок с цимлянским и донским игристым, отсутствовало большое фамильное блюдо с дымящейся индейкой, зажаренной с хрустящими корочками по всем правилам кулинарного искусства, не снимались с видавшей виды и много на своем веку послужившей сковороды горячие блины из знаменитой на Дону муки крупчатки. Вместо всего этого Якушевы угощали гостей обыкновенными котлетами с макаронами, яичницей и ливерной колбасой.

И все-таки, несмотря на карточки и опустевшие полки продовольственных магазинов, удалось Надежде Яковлевне добыть два десятка раков и даже изготовить свой традиционный торт «наполеон», который был встречен гостями дружными аплодисментами. А их, гостей-то, было сначала всего четверо. Виктор Павлович Рудов, заметно поседевший, но с неизменным ежиком волос, как у нашумевшего авантюриста Керенского, так и доживший холостяком до своих семидесяти лет, но по-прежнему бравый и подтянутый, сохранивший осанку заправского кавалера-сердцееда; преподаватель математики Николай Ильич Башлыков, маленький старичок, не без труда выговаривающий букву «р», с землистым цветом лица, залысинами и подбородком, на котором вальяжно разместилась крупная бородавка; преподаватель начертательной геометрии Иван Иванович Мигалко, сильно картавящий латыш, смахивающий быстрыми движениями и прищуром глаз на часового мастера, старающегося определить причину поломки отданного ему в починку механизма; да опирающийся на отделанную под ореховое дерево палку Степан Бенедиктович Залесский, поляк по происхождению, человек с блеклыми зеленоватыми глазами, любивший распространяться о своих не всегда существующих болезнях и аристократических предках.