Геннадий Семенихин - Расплата

— Согласен. За товарищескую взаимопомощь, за войсковую выручку ничего не жалко. Угощу обязательно…

К вечеру пришла из полка аэродромная полуторка, и солдат, сидевший за баранкой, лихо доложил Бакрадзе:

— Товарищ старший лейтенант, командир прислал за вами. Докладывает рядовой Кусков.

— Маладэц, Кусков, — улыбнулся Вано. — А как там мои ведомые?

— Все до единого возвратились.

— А самолеты?

— Побиты как следует, но их в ПАРМе [2] ПАРМ — полевые авиаремонтные мастерские. к завтрашнему дню залатают, и можно снова в бой.

— Да, — философски заметил грузин. — Этих «снова в бой» до Берлина еще не счесть.

И летчики стали прощаться с разведчиками. Несколько захмелевший Георгий Смешливый неожиданно пустил слезу:

— Эх, Венька, Венька, кто бы из нас мог подумать, что мы с тобой этак встретимся в этом водовороте. Если бы какой режиссер в киношке все показал, едва ли бы кто поверил.

Они расцеловались, и Веня вслед за Вано Бакрадзе направился к стоявшей под сенью кустов видавшей виды аэродромной полуторке. Поставив ногу на туго накачанный скат, Якушев обернулся. Увидел, что Георгий неподвижно стоит у землянки, приветственно подняв руку, словно гранитный памятник. Подпрыгивая на полевой кочковатой дороге, полуторка понесла их к аэродрому.

Веня видел, как все меньше и меньше становится этот живой памятник. Он так никогда и не узнал, что ровно через трое суток его друг детства Жора Смешливый пошел за линию фронта брать контрольного пленного и никогда больше над израненной русской землей не прозвучал его сипловатый голос, потому что с задания он не возвратился.

Славлю тебя, стальной трехлопастный винт, несущий самолет Ил-2 по заданному маршруту. На каких бы оборотах ты ни вращался и куда бы ни уносил экипаж — к цели или от нее, к обжитому аэродрому, в тихое голубое небо или сквозь режущие его зенитные разрывы, черный круг от твоего вращения всегда вселяет уверенность в летчика, видящего его сквозь переднее смотровое стекло кабины.

Впрочем, почему только черный? Он и белесым, и светло-серым, и нежно-зеленым бывает, если голубеет небо над твоей горбатой кабиной. Важно, чтобы он был, ибо только тогда спокойно и ясно на душе у пилота, из какой бы беды он ни выходил.

Утро этого августовского дня было торжественным и даже парадным на раздольном аэродроме, где базировался полк Александра Климова. Просинь высокого неба, доверчиво распахнувшегося над пустыми капонирами, радовала глаз своей чистотой. Твердая земля, прогретая среднерусским солнцем, звоном отзывалась на шаги летчиков, спешивших на построение. И когда замер строй и был принят рапорт начальника штаба, Климов торжественно проговорил, нарушая все уставные формы обращения:

— Сделайте в своей памяти зарубку, ребята. Сегодня завершено историческое Орловско-Курское сражение, мы возвратили Родине Белгород, Орел, Курск и десятки других городов, не говоря уже о сотнях селений. До сих пор мы перелетали на новые аэродромы на восток, и только на восток, оставляя наши родные города и села, и, скажу прямо, тяжелая была у нас доля. И вот теперь мы впервые за всю войну должны перебазироваться на новый аэродром, а он на сто с лишним километров западнее этого, нами обжитого. Наш наземный эшелон уже орудует на новой точке. Саперы прошли, таблички свои мудрые «Мин нет» расставили, а сейчас солдаты нашего БАО землянки, брошенные немцами, в порядок приводят, зловонный дух завоевателей из них выветривают. Одним словом, по самолетам, орлы!

Прочихались в капонирах могучие «илы», а потом их надежные моторы запели на одной басовитой ноте победную свою песню. Подпрыгивая на опаленной августовским ветром кочковатой земле, стал выруливать и штурмовик старшего лейтенанта Бакрадзе. Включив самолетное переговорное устройство, грузин озабоченно спросил:

— Веня, как там наше звено?

— Ведомые вырулили, командир, и стоят в правом пеленге на заданных интервалах.

— Тогда по газам!

Самолеты, обдав тугим гулом окрестность, дружно ринулись в голубое пространство августовского дня навстречу солнцу, успевшему опалить среднерусскую землю.

После перелета Якушев записал в своем блокноте: «Так я ощутил наше наступление».

А потом менялись аэродромы, села и города, попадавшиеся в боевом полете на маршрутах. Огромная радость победы захлестнула летчиков, воздушных стрелков, техников и всех авиаспециалистов климовского полка. Сам Климов ходил не сутулясь, как раньше в дни, когда гибли летчики и самолеты, а гордо выпрямившись, и в лексиконе у него на разборе полетов или предполетной подготовке появились прочно ужившиеся фразы: «Мой полк разгромит и эту цель», «Мой полк готов делать в сутки и по три боевых вылета», «Запаса прочности у моих орлов хватит до самого Берлина». Или, когда было у него на душе неважно, то, отбрасывая хлипкий чубчик со своего вспотевшего лба, он гневно выпаливал: «Я не позволю, чтобы кто-нибудь позорил мой полк».