Геннадий Семенихин - Расплата

Не проходило дня, чтобы в их полку не погибал хотя бы один самолет или не садился на вынужденную. Особенно часто гибли воздушные стрелки-радисты. Бывало так, что атакованный немецкими истребителями СБ благополучно дотягивал до своего аэродрома, несмотря на полученные пробоины, летчик и штурман выходили из него на стоянке, а из задней кабины выносили прильнувшее к холодной турели бездыханное тело стрелка-радиста.

И это тоже было горькой закономерностью, потому что, решив сбить наш самолет, фашистские летчики прежде всего заходили с хвоста и старались уничтожить человека, находившегося за турелью.

А потом в эскадрильском боевом листке (комиссар политрук Сошников строго следил за тем, чтобы они выходили ежедневно) появлялась фотография сержанта или старшего сержанта в синей пилотке, лихо сбитой на висок, и с нее то веселыми, то спокойными, а то и грустными глазами смотрел на своих однополчан красивый молодой парень из траурной рамки. Он уже ничего не мог сказать своим однополчанам, а те на чем свет стоит ругали авиационных конструкторов, и знаменитых и менее знаменитых, которые не успели к войне подготовить другие машины — с большими скоростями и более надежной броней.

…Перед самой войной Веня служил в экипаже лейтенанта Вано Бакрадзе. Штурманом на голубой «шестерке» летал и в мирное время и в первые дни боев сам комиссар эскадрильи Лука Акимович Сошников, окающий волжанин, добродушный и пожилой, потому что в ту пору юношам все, кому было за тридцать, казались безнадежными стариками, а стрелком-радистом сержант Митя Пронин, плечистый уральский паренек с лицом, пробитым мириадами мелких веселых веснушек. Он почти всегда насвистывал одну и ту же песенку о пастушке и пастухе с нежным припевом «люшеньки-люли». И в эти минуты лицо его становилось таким бесхитростно-добрым, что трудно было представить, как это такой юноша, с такими ласковыми глазами ежедневно раз, а то и два поднимается в воздух, проходит барьеры заградительного зенитного огня, непрерывно посылая на заданной волне одну информацию за другой о ходе боевого полета и голос его никогда не вздрагивает.

Он погиб над Минском, атакованный с хвоста сразу четырьмя «мессершмиттами», которые, словно решив позабавиться, один за другим заходили на уступающий в скорости маломаневренный бомбардировщик и всаживали в него одну очередь за другой. Тогда радиосвязь с аэродромом прервалась за двадцать минут до посадки. На вызовы земли Митя не мог уже отвечать. Повиснув на ремнях в набухшем от крови летнем комбинезоне, он безразлично смотрел на мир остекленевшими глазами, словно не мог понять, кто погибает, этот мир или он сам.

Не дожидаясь санитарной машины после посадки, Вано, Сошников и Веня вынесли его еще не остывшее тело из кабины, положили на чахлую, высушенную июньским солнцем траву.

А на следующий день, придя на самолетную стоянку, Бакрадзе подозвал Якушева к себе, отводя глаза, произнес с усилившимся от волнения акцентом:

— Ты у нас хороший оружейник, Веня. Однако понимай меня, сержант, правильно. Не хочу я сажать за турель незнакомого человека. Характер надо изучать, как говорит наш комиссар, он ко мне должен приспосабливаться, а я к нему. А времени на это Гитлер нам не дает. Иди в экипаж. Экипаж у нас хороший будет. Сошников и штурман что надо, и комиссар эскадрильи эрудированный, Гегеля в подлиннике читал. Правда, до Канта не успел добраться: Гитлер помешал, но после войны и Канта одолеет. А я человек из горной Сванетии, парень покладистый. Если немножко буду тебя ругать сильнее, чем надо, — стерпишь, будешь это списывать на грузинский темперамент, потому что грузин сначала покричит, а уж потом за дело берется. Одним словом, чего тебе, такому красивому парню, прозябать в технарях. Подумай. До утра срок даю.

Выслушав всю эту тираду, Веня сначала остолбенел от неожиданности, а минуту спустя обрадованно проговорил:

— Мне до утра думать не надо, товарищ лейтенант.

— Как это так не надо думать? — с напускным удивлением произнес Вано, и крылья его точеного с горбинкой носа не то удивленно, не то насмешливо вздрогнули. — Думать всегда надо, прежде чем принять решение. На то и голова дана человеку, если она даже горячая и молодая, все равно она умнее, чем вершина Кавказа, которая ничего не может сказать. Разве не так?

— А она все мне уже сказала, — смело встретив его насмешливый взгляд, вызывающе промолвил Веня.

— И что, если не секрет?