Борис Сопельняк - Рядовой Рекс

С вражеского берега взлетели ракеты, потянулись трассы пулеметов, взметнулись фонтаны разорвавшихся снарядов. Но огонь велся не прицельно. Артиллеристам и пулеметчикам что-то сильно мешало — какие-то трассы прошивали ночь вдоль реки, вынуждая немцев переносить огонь на цели, расположенные на своем берегу.

Заговорили наши пушки, создавая огневую завесу для десанта. Усилили огонь и немцы. Разбит один плот, другой. Прямое попадание в лодку. Разлетелся в щепки баркас.

А в дотах стояли насмерть оглушенные и чумазые от пороховой гари разведчики. Двери давно выбиты. Крыши сорваны. Стены продырявлены. Немцы выкатили орудия на прямую наводку и расстреливали доты в упор. Пехота накатывалась вал за валом. Ее встречали гранатами, короткими очередями из автоматов, шмайсеров, полуразбитых пулеметов. У развалин дотов осталось по два-три человека. Одни не могли ходить, но могли стрелять. Другие уже не стреляли, но кое-как двигались и подносили боеприпасы.

И только один человек был без единой царапины — лейтенант Зуб. Он перебегал с места на место и косил из немецкого пулемета накатывающиеся цепи.

— Как там… наши? — свистящим шепотом спросил Ларин.

— Порядок! — бодро ответил Зуб. — Уже зацепились за берег. Сам видел, как с лодок на песок прыгают люди. Да куда же ты, падла, лезешь?! — рубанул он короткой очередью по бегущему на них немцу. — Ты-то как? — обернулся Зуб к командиру.

— Ни… ничего, — нехорошо бледнея, ответил Ларин.

— Ты это брось! — всполошился Зуб. — Не раскисай! Ты же наш командир. А командир — он командир!

— Я… конечно… если бы не… — оторвал он руку от раны на животе, сквозь которую проглядывали синевато-розовые кишки.

— Вот зараза, — вздрогнул Зуб. — И перевязать нечем. Слушай, так нельзя! — взмолился он. — Дай хоть рубахой, что ли!

— Не… нельзя… Грязная.

— А-а! Думаешь, твоя лапа чище? Погоди, командир, я сейчас, — начал он стаскивать с себя гимнастерку. — Вот, гады, опять лезут. Шарко, прикрой!

Истекающий кровью Шарко высунулся из-за бетонной глыбы и секанул по бегущей цепочке. Тем временем Зуб снял с себя рубаху, разорвал ее и туго перевязал распоротый живот Ларина.

«Вот ведь незадача, — сокрушался Зуб. — Умрет парень. Как пить дать, умрет. Совсем ведь мальчишка, ему бы жить да жить…»

Где-то внизу, у самого среза воды, гремело раскатистое «ура», на кручу карабкались бойцы, одна за другой приставали лодки, подтягивались плоты. А у разбитых дотов нет-нет да и раздавался выстрел.

«Значит, еще на все… Есть и живые, — подумал Зуб и отбросил умолкнувший пулемет. — Все, последняя граната, да и та немецкая… Шарко мертв. Командир не жилец, а я… Если немцы закрепятся у этих развалин, сколько наших ребят поляжет на откосе… Что же делать? Что я могу с одной-единственной гранатой, хоть и противотанковой? Могу! — вдруг решил он. — Могу! Лучше так, чем плен. И ребят спасу немало».

Когда на площадку возле дота высыпало десятка два автоматчиков, из-за развалин шагнул Зуб. В руках — граната с выдернутой чекой.

— Не стрелять! — крикнул офицер.

Но это не помогло. Лейтенант Зуб прыгнул в самую гущу немцев и разжал пальцы. Взрыва он уже не слышал. Но его слышал Седых. Он лежал с простреленными ногами у соседнего дота и видел, во что превратилась темно-зеленая куча немцев.

«Ну что ж, — подумал он, — Зуб поступил правильно. У меня нет гранаты, но последний патрон имеется».

Седых повернулся на бок и достал из кармашка-пистончика заветный патрон.

«Главное — не потерять сознания, — думал он, заряжая пистолет. — Главное, успеть… Не-е-т, живым меня не возьмете! — скрипнул он зубами, глядя на приближающиеся тени. — Нажму, как только подойдут», — решил он и приставил пистолет к виску.

Поблескивающий лаком «опель-капитан» вырулил на дорогу и вскоре догнал идущую к передовой колонну. Солидно и сдержанно сигналя, «опель» обгонял набитые солдатами грузовики, длинноствольные пушки и танки. Надменный оберст едва обращал внимание на приветствия офицеров, а сидящий за рулем мрачный вахмайстер ловко лавировал между танками и машинами. Когда какой-нибудь водитель не уступал дорогу, из окна высовывалась свирепая собачья морда и так облаивала нахала, что того мгновенно сметало к обочине.

Чем ближе к мосту, тем чаще встречались потрепанные колонны, идущие из-за Днепра. Покореженные грузовики, бредущие вдоль дороги раненые, волочащиеся на буксире бронетранспортеры…

Поворот, еще поворот, машина взлетела на гору — и вот он, Днепр. Шибануло таким свежим воздухом, что зазвенело в голове. Река была раздольно-широкой, тихой и спокойной — совсем не похожей на ту, какой запомнилась во время ночной переправы.