Николай Князев - Неудаленные сообщения

Первое убийство я совершил в детстве. В седьмом, нет в девятом классе. Лиза жила в соседнем доме. Двор в двор. Девичья фамилия ее матери Тротхвадзе.

– Дмитрий… э-э-э, господин Евглевский, причём тут?..

– Да, да, я понимаю, не хотите слушать. Причём тут?! Вот притом! Она грузинка. По матери, но грузинка.

– Хорошо, грузинка! Так что?

– Я это узнал перед ее смертью.

– Хотите в сторону увести, размазать, так сказать. Но, однако, хорошо! В соседнем доме, через забор, я правильно понимаю, это частные дома?

– Ну, да.

– Рядом, через забор, живет грузинская семья, а вы и не знаете.

– Представьте себе, именно так. В то время национальности мы не придавали никакого значения, притом, что фамилия у нее, как вам известно, Покатилова; как я мог понять, что она грузинка, – Евглевский опустил голову.

– Так… Сейчас другое время. Вы узнали, что она грузинка, и убили ее.

Евглевский посмотрел следователю в глаза:

– Я люблю грузинские песни, – помолчал… – из их двора доносилось иногда… Ну, да. Всегда любил. Особенно, хор. Хриплые перекаты. У меня в животе стынет, когда голос летит, летит, вверх, вверх и вдруг тонет в волне хора; потом резко обрывается. Понимаете?

Евглевский неожиданно вскинул подбородок, вдохнул, раскрыв широко рот, и, вытаращив глаза, запел по-грузински. Пронзительно. С хрипами в горле.

Следователь тихо улыбался. Это был молодой еще следователь, однако горячность его умела подчиняться и прислушиваться к холодным соображениям логики. Он вел не первое уже дело, и видывал разные типы и персонажи, но чтобы убийца вдруг запел! Да еще на незнакомом языке!

– Вы говорите по-грузински? – спросил он.

– Нет, не говорю. Песню просто выучил. Наизусть. Давно. В студенческие годы.

Они помолчали.

Евглевский попросил воды. Следователь налил в стакан из пластиковой бутылки. Евглевский дождался пока выйдет газ, выпил. Взглянул на следователя:

– Я что сейчас должен вспомнить?

– Вы не ответили на мой вопрос. Почему на свидание вы взяли пса?

– Ну да. Очень просто. Когда я вызвал такси, чтоб отправиться к Елизавете Егоровне, на такси полчаса ходу, я думал скоро вернуться, в доме никого не было. А Зикос, я говорил, как-то уж очень привязался ко мне; когда я открыл калитку, он юркнул впереди меня, он слышал, как подъезжала машина. Я, когда направился к такси, он так заскулил, с завыванием. Я схватил его за ошейник и потащил во двор. И тут он просто взвыл. Меня перекосило. Я говорил вам о первом убийстве.

– Что значит перекосило?

– Скукожило. Точно так скулил Карай в нашем дворе, в детстве. Это был большой пес, дворняга с примесью овчарки. Я сколько помнил себя, помнил и его. А тут он стал выть по ночам, иногда даже и днем. Когда он завывал, во всей округе стихало, как перед сильным ветром. Птицы смолкают, а может, улетают куда подальше. И у Лизы во дворе и в доме, как в гробу. Ни песен, ни звуков. Она просила меня сделать что-нибудь. К этому времени я мучительно был влюблен в нее. За несколько месяцев до того как взвыл Карай, накануне Нового года на бал-маскараде Лиза в костюме Ромео танцевала исключительно с подругой Джульеттой. Я влюбился в Ромео, как только они появились в зале, как только увидел ее в короткой тунике с длинными ногами в красных колготках. Никак не соединялись у меня эти две девочки – соседка Лиза и Ромео. Ромео с вызывающим синим взглядом. Я тут же спекся. К концу праздника мне-таки удалось ее притиснуть к сцене, подальше от ёлки. Притиснул, и очумело ткнулся губами где-то между ухом и ртом. Но больше запомнилось, осталось на ладонях – шершавость ткани бархатной туники. И ладонь горела. Я сильно сжал ее талию. Она вскрикнула и захохотала, тут же из толпы выскочила Джульетта и оттеснила меня. В последнем вальсе они кружили вместе. Прошло полгода, и завыл Карай. Случалось это не каждую ночь, но… Выл иногда и днем, точнее, ближе к ночи. И вот она просит меня сделать что-нибудь. Карай был моим ровесником. Только для пса 15 лет – глубокая старость. Моей жизни конца не видно в 15 лет, может даже, его и нет в 15 лет. Конца жизни. Вот любопытно, товарищ старший лейтенант, любопытно, в раннем возрасте, у детей, то есть, день тянется медленно-медленно, а когда уже начинаешь замечать мерцающий финал, дни пролетают с неестественно сумасшедшей скоростью. Правильнее было бы, наоборот, ведь у детей впереди столько дней, пусть бы они и бежали скоренько, а нам бы оттягивать приближение каждой минуты. Но нет – все несется, несется… Несправедливо. Неправильно. Изъян какой-то в миропорядке. Только без мистики. Не говорите о вечном, небесном…