Евгений Шишкин - Добровольцем в штрафбат

— Печь проворонили. «Буржуйку» в коридоре.

— Искра через худое колено прошла. Полыхнуло.

— Спохватились поздно. Ночь уж, спали все.

— Куда дневальный-то глядел, сволочь?

— Кривой Матвей дежурил. Он растоплял.

— Раззявы! Чего стоите? Ведра тащите! Воды!

— Морозно… Из пожарной бочки воду слили. А ведрами разве…

— Заткнись! Делай, чего приказано!

— Эк, как трещит!

— С жару стекла лопаются.

— Дотла сгорит.

— Нечего рыпаться — не спасти.

Растерявшийся в суматохе, потрясенный внезапностью пожара, Федор только сейчас и опамятовался.

— Сергей Иванович! Сергей Иванович! — закричал он и кинулся назад в дом, нырнул в сизый, прорезанный языками огня туман коридора.

Доктор Сухинин ночевал в комнатке, смежной со своим кабинетом. Эту половину дома пожар пощадил, бушуя на другой. Подползал сюда медленно. Федор ворвался во врачебный кабинет, все еще неся на устах крик «Сергей Иванович!», и сразу наткнулся на Сухинина. Доктор без панической спешки, даже не по моменту слишком аккуратно вынимал из шкафа коробки со шприцами и медицинскими железками, медикаменты и толстые книги, укладывал их на расстеленный на столе халат.

— В перевязочную! — кивнул он Федору. — Собирайте инструмент! Все, что попадется.

Его спокойствие Федора отрезвило. В перевязочной он первым делом выхлестнул табуреткой стекла в обеих рамах, раскинул на полу простынь, стал сгребать в нее коробки, склянки, кузовки, вату с бинтами. Дым из коридора сквозняком тянуло в разбитое окно, глаза слезились. С крыши срывалась капель: огонь шел поверху, полз по сухим чердачным подпоркам, подрешетнику, жарко лизал потолок, кормился пылкой соломой злополучных матрасов. Федор перетащил куль с медицинским богатством во врачебный кабинет, собирался вернуться в перевязочную, чтобы повыкидывать в окно какое-нибудь оборудование и мебелишку, но на пороге его чуть не сбил с ног Матвей.

— Не моя вина, Сергей Иваныч! Я печку доглядывал. Прогорела. Я уж потом… Не моя… — Матвей громко дышал, одинокий глаз на его лице светился ужасом и раскаянием, губы на длинной челюсти прыгали.

— Из палаты все выбежали? Проверяли? — строго спросил Сухинин.

Матвей опешил:

— Да кто ж их считал?

— Так пересчитайте! По списку проверьте!

Матвей метнулся на улицу, протопал по горящему коридору, чего-то попутно выкрикивая.

Жар накатывал все сильнее, дым стопорил дыхание.

— Дальше опасно. Уходим, Завьялов!

— Через окно, Сергей Иванович! Там уж не пройти. Опалит.

Пожар пробовали тушить. Кое-как наполнили водой бочку, подкатили на санях с ручной помпой, растянули рукав. Вялая струя из шланга оплескивала и на время сбивала пламя с бревен, поднимала душный белый пар внутри дома, заливась в разбитые окна. Но огонь занимался вновь, выкатывался яркими языками в облаке дыма из-под крыши, красными играющими завесями полонил окна. Нарастал треск. Что-то внутри обваливалось, сыпались искры. Становилось все светлее, жарче, и еще бесполезнее казались усилия тушителей.

Санитар Матвей, перепачканный в саже, с опаленными бровями, в обгоревшей шапке набекрень, подскочил к Сухинину:

— Все вроде выбежали… Один Кузьма не вылез. Он неподъемный был… Не моя вина, Сергей Иваныч…

— Кузьма? — резко откликнулся на услышанные слова Федор. Он тут же вспомнил — осенило, — что человек в исподнем, который взмахивал в углу руками, и был «кулак» Кузьма. «Видать, сполз с кровати, а дальше-то не в можах… Да как же я забыл! Он ведь без подмоги-то…» — Федор на мгновение зажмурился. Потом зачерпнул ладонью снега, охватил холодом лицо: — Может, еще жив Кузьма-то? Успею! Через окно…

— Стой! Назад! — Сухинин вовремя схватил Федора за рукав телогрейки. — Себя покалечишь, а Кузьму не спасешь. Слишком поздно.

— Такая смерть нехороша. Даже умереть мужику без мученья не дали. Ироды!

Сухинин резко обернулся к нему.

— Я не про вас, Сергей Иванович. Про его раскулачников… — сказал Федор.

Санитар Матвей снова хлопотливо затерялся в толпе погорельцев, которые грудились наособинку, переминались кто в чем, иные в одном белье, кутаясь в одеяло.

— Правда, что Матвей просил подежурить вас в коридоре? — спросил Сухинин.

— Правда. Но кабы я знал, что он печку без присмотра оставит, к прачке умотает… Я ему говорил, а он мне: «Семейственность у него, отношенья…» — Федор передразнил Матвея, на его манер вытягивая нижнюю челюсть. — Все из-за бабы евонной. Понесло его, старого. Сам себе судьбу-то накаркал.