Иван Стаднюк - Человек не сдается

…Солнце, словно спеша укрыться от пыли, поднятой на дорогах и брошенной в небо, окунулось за горизонт. Наползали долгожданные сумерки, и вместе с ними спадало нервное напряжение, вызванное непрерывным ожиданием бомбежки. Кажется, и машины прошли ровнее, увереннее.

Плавно катилась по дороге «санитарка» военврача Велехова. Следом за ней бойко шла полуторка капитана Емельянова; бакенбарды и усы капитана серые от пыли, и весь он — серый, измученный.

Один за другим мчались грузовики различных отделов штаба дивизии; в них ехали оперативники, разведчики, артиллеристы, инженеры, связисты, интенданты. Кучно держались машины политотдела, редакции, клуба, партучета. Их возглавляла «эмка», в которой дремал старший батальонный комиссар Маслюков, возвратившийся ночью из полка. Где-то ближе к хвосту колонны шли грузовики с ранеными.

Люба, уже одетая в новое красноармейское обмундирование, сидела в переполненном — семечку негде упасть — кузове, у борта, возле Ани Велеховой. Аня лежала рядом с тяжело раненным майором, покрытая жакеткой, из-под которой белели бинты. Лицо ее заострилось, было искажено страданиями, глаза закрыты. Люба, усталая, задумчивая, устремив взгляд на далекое зарево пожара, слушала тихий разговор, который велся рядом.

Рассказывал младший политрук Морозов. Слова текли неторопливо, в раздумье и были адресованы главным образом его соседу — молоденькому, щуплому бойцу, руки которого от намотанных на них бинтов напоминали огромные культи.

— Боевое знамя — это, брат, что сердце у человека, — тихо, но внятно говорил Морозов. — Есть у части знамя — будет она жить, если даже все до последнего бойца погибли. Потеряли знамя — нет части. Нет и не будет, пусть уцелел ее личный состав. И никакого прощения никому. Позор и презрение! А чтоб искупили вину за потерю знамени, всех командиров и бойцов рассылают по разным полкам, а номер части навсегда вычеркивают из списков Красной Армии.

— Да-а, — поежился раненый солдат, прижимаясь к спинке кабины грузовика. В его широко раскрытых глазах отражались отблески далекого пожара. — Я под знаменем, — задумчиво произнес он, — присягу воинскую принимал…

Любе представилось это знамя — огромное, тяжелого красного бархата; оно чуть колышется во главе выстроенных для парада войск, к нему по очереди подходят солдаты и клянутся в верности Родине… Подходит Петя Маринин — красивый, стройный, такой, каким видела она его на вокзале в Киеве… Это было всего три недели назад, а кажется — целая вечность. Где он — Петя?..

Не догадывалась Люба, что Петр Маринин едет по этой же дороге, в этой же колонне, метрах в двухстах впереди. Не подозревал и Петр, что Люба рядом с ним. Усталый, он пристроился у кабины грузовика и не заметил, как задремал. Ему приснилось, что колонна выехала на асфальтированную дорогу и машина ровно, без тряски, понеслась вперед. Хорошо ехать. Машине тоже легко, не слышно, как и мотор работает. И вдруг — самолеты! Летят над самой дорогой и строчат по колонне из пулеметов. Петр не может подняться. Кажется, ноги и руки свинцом налились.

— Маринин, Маринин! — услышал он голос Гриши Лоба.

А потом:

— Маринина, кажется, убило…

От этих слов Петр одеревенел. Теперь понятно, почему он не может пошевелиться…

— Маринин, Маринин, ты живой или нет?!

И тут Петр проснулся. Машина стояла, в кузове — ни души, где-то били пулеметы, а над машиной пролетали светлячки трассирующих пуль.

— Маринин! — донесся голос Лоба из-под машины.

Придя в себя, Петр тотчас свалился на землю.

— Где мы? Что делается? — растерянно спросил он.

— Черт его знает! Заехали невесть куда — вдруг со всех сторон стрельба. Минут пять как бьют. Ждем, что начальство решит. Наверно, броневик вперед послали…

Лоб и Маринин, припав к земле, настороженно осматривались. Поле убегало от дороги в густую, непроглядную темень. На фоне неба впереди колонны чернела хребтина не то далекого леса — лиственника, не то близкого кустарника. Ластящийся к земле легкий ветерок дышал в лицо запахами чебреца, тротила и перегоревшей земли.

Огонь прекратился. Впереди загудели моторы, и все бросились к машинам. Но только голова колонны тронулась, как с трех сторон опять раздалась трескотня пулеметов и в воздухе замелькали трассирующие пули. Машины остановились. Обстрел снова прекратился.

От головы колонны прибежал взволнованный старший батальонный комиссар Маслюков.

— За мной! — скомандовал он Маринину и Лобу.