Богдан Сушинский - Власов - восхождение на эшафот

Генерал нервно погасил окурок, набросил на оголенные плечи халат и, открыв дверь, вышел на балкон. Гром ударил так, словно чуть выше него в стену долбануло снарядом-болванкой. Однако Власов не пригнул головы и даже не вздрогнул. Старый фронтовик, он все еще испытывал свои нервы так, словно опять попал на передовую. Рядовым. Как испытывают себя храбрейшие из новичков, пытаясь поверить, что у них тоже хватит мужества подняться в окопе во весь рост, под пулеметным огнем противника.

– Что ж, – проговорил он вслух, – они, конечно, победят. Но это будет всего лишь победа над Германией. Сражения, которые они сейчас выигрывают, еще не главные.

В соседнем номере, где обитал бригаденфюрер СС Корцхоф, появился свет настольной лампы. Андрей знал, что сейчас этот полусвихнувшийся на фронте меломан заведет свой патефон и поставит пластинку с музыкой Вагнера, которую станет слушать с таким благоговением, словно играют на его собственных похоронах.

В свою очередь, бригаденфюрер понимал, что его патефонные всенощные раздражают русского генерала, изводят его, мешая отдыхать, и это мелкопакостно радовало эсэс-фронтовика, который и здесь, пусть даже таким вот иезуитским способом, но все же «давал бой» ненавистным русским.

Притихший было ливень вновь ожил под натиском прорвавшегося с ближайших гор ветра и ударил в лицо Власову обжигающими ледяными струями.

«Господи, поскорее бы настал рассвет!» – взмолился генерал.

Власов поднялся, когда солнце уже взошло довольно высоко и лучи его, пробиваясь сквозь крону горных вершин, проникали в комнату, заливая ее бодрящим радужным сиянием.

В такое утро, при таком солнце, не могло быть войны, не могло существовать окопов и раздаваться артиллерийских канонад. Все это оставалось в прошлом, в кошмарах воспоминаний и в буйных солдатских фантазиях.

Однажды, в такое же утро, он проснется – причем неважно, где именно это будет происходить: в Германии, России или в еще какой-либо стране, – и вот так же выйдет на освещенный солнцем балкон, чтобы, любуясь изумительным по своей красоте пейзажем, задаться одним-единственным вопросом, на который долго не сможет дать вразумительного ответа: «Неужели эта война, и все, что с ней было связано в самом деле происходило?! И неужели все это действительно происходило со мной?»

На столике лежал поднос, на котором его ждали бутерброд, фужер вина и чашка кофе. А между фужером и чашкой лежала записка:

«Ваше пробуждение станет знаменательным событием для всего санатория, мой генерал генералов. А возможно, и для всей Германии. Я уж не говорю о том, как этого ждут ваша освободительная армия и все еще не освобожденная Россия. Найти меня сможете в известном вам служебном кабинете. Хейди».

А чуть пониже – приписка:

«О вашем здоровье и настроении справлялся капитан Штрик-Штрикфельдт. Он прибыл сюда с неким русским полковником, судя по манерам, не из вышколенных белогвардейцев, однако тревожить не решился. Да я и не позволила бы».

Нервное ожидание капитана его не интриговало. Но что привело сюда русского полковника, и кого именно имела в виду Хейди – это командарму хотелось выяснить как можно скорее. Тем не менее генерал пожевал бутерброд, опустошил фужер с вином – немка уже знала, что после каждого застолья генералу генералов следует похмелиться – и вновь, не спеша, задумчиво принялся за еду.

Вино заметно встряхнуло его, однако состояние все еще оставалось полусонным-полуидиотским. Вчера, после любовных игрищ, он еще долго беседовал с Хейди, на корявом немецком пытаясь объяснить ей, какой видит Русскую Освободительную Армию в будущем и как намерен распорядиться ее полками сразу же, как только РОА станет реальностью Второй мировой.

Причем это был отнюдь не легкий треп с женщиной в постели. Ни с одной из трех своих предыдущих законных и полузаконных жен [53]никакой болтовни по поводу служебных дел Андрей себе не позволял. Но случай с Хейди – особый.

Командарм отлично понимал, что все более или менее важное, что он изречет относительно своих военных планов, немедленно становится известным кому-то из прикрепленных к его невесте офицеров разведки или СД. Во всяком случае, это сразу же доходило до сведения капитана Штрик-Штрикфельдта, чтобы затем достигать «адресатов». Власов уже имел возможность косвенно убедиться в этом, проследив за реакцией капитана на следующий день после одного из таких ночных откровений.