Герасим Аникин - Гордость и Боль

Но и такой вид общедомового празднования Дня Победы через чуть более десяти лет сошёл на нет, перейдя в посемейную форму. Свидетели войны стали старше, и новые заботы ослабили воспоминание о ней, как об общей трагедии. Ну, а молодёжь таковой лично не испытывала и взрослела в основном на рассказах о том времени, которые, естественно, субъективны и только частично отражают реальность.

Конечно, окончание войны приносило всеобщую радость тому, что уж теперь-то не будет призыва молодых парней, чтобы направить их в бой с неизвестным его результатом. Кроме того, стало преобладать в народе также чувство индивидуальной радости, когда кто-то вернулся с фронта, пусть хоть раненый, калекой, но живой. И другое чувство полнило сердца многих: надежда. А вдруг повестка «павший в бою», или «пропал без вести» – ошибочна. А он оказывается жив, просто лежал в госпитале в тяжёлом состоянии и не имел возможности известить об этом. А то и просто не хотел что-то сообщать, ведь неизвестно: выживет или нет. Бывало, что и свойственная некоторым личностям гордость не позволяла отягощать близких людей своей недееспособностью к нормальной жизни, к работе и к соответствующему материальному обеспечению семьи.

В связи с возможностью таких обстоятельств, как призыв к надежде и терпению в ожидании, из уст в уста передавалась байка, что пришло одной женщине извещение о муже: «Погиб смертью храбрых». Ждать уже некого. А тут оказался рядом сто́ящий человек. После некоторых колебаний вышла за него замуж. Но через несколько месяцев после окончания войны вернулся первый муж. Не писал заранее, чтобы сделать радостный сюрприз. Только вот оказался он совсем не радостным. Ну, можно ли было знать, что кто-то спутает однофамильцев и направит извещение не по тому адресу. И что теперь делать?!

Мужики скандала не допустили. Сели за общий стол, взволнованная жена для обоих бутылку достала, закусить собрала, а сама куда-то вышла. Не сразу вспомнили о ней мужья. Пока выпили, поговорили. Да только, где же она? Пошли искать. А их общая жена не выдержала результата своего поступка, кажущегося для неё позором в глазах всех, продолжающих ждать возвращающихся после демобилизации родственников, и в сарае повесилась. Ей, по натуре очень мнительному человеку, всегда чудился укор во взглядах встречающихся женщин за её повторное замужество, как за свалившееся на неё и недоступное им счастье.

Не у всех возвращающихся с победой были ордена или даже медали. Но не меньшую ценность имели и вызывали уважение пришитые на груди гимнастёрки чьей-то заботливой рукой полоски ткани жёлтого и красного цвета, указывающие на имевшиеся ранения и их тяжесть. Две, а то и три полоски свидетельствовали о том, что вот этот-то воевавший действительно участвовал в боях, неоднократно был ранен, но возвращался снова в строй, и, как говорится, действительно понюхал пороха. Полоски располагались одна над другой вертикально. И если последней была красная полоска, то становилось ясно, что ранение было тяжёлым, при котором медицинская комиссия госпиталя под контролем соответствующих органов признавала невозможность возвращения раненого в строй. Он, как говорили, комиссовался, то есть становился гражданским с возможностью ехать домой или найти работу и жить на новом месте.

А вот что касается надзорных органов, то они предотвращали освобождение от возврата на передовую или комиссование при самострелах. Бывали и такие, кто, впервые попав под орудийный обстрел или бомбардировку, видел все ужасы войны в виде изуродованных трупов, слышал стоны раненых, крики «Помогите!», «Сестра!» и даже «Мама!». А при наступлении, или отходе на новые позиции приходилось сталкиваться лицом к лицу непосредственно с врагом, которого надо убить, или он убьёт тебя. И нервы у некоторых сдавали. Поэтому такие воины, приладив винтовку соответствующим образом, делали себе лёгкое ранение, с которым и попадали в госпиталь. И если это выявлялось на медицинской комиссии, то виновный признавался дезертиром с соответствующими последствиями.

После окончания войны на улицах всё чаще стали появляться мужчины разного возраста, но в общей для всех военной форме светло зелёного цвета, хоть и без погон. Не у всех же сохранилась дома гражданская одежда, а если и была найдена в шифоньере, то часто уже не подходила по размеру. Да и не хранить же неизношенные гимнастёрку и брюки-галифе на память в сундуке, послужат ещё. Ордена и медали повседневно мало кто носил, берегли для торжественных случаев. А вот тканевые полоски на гимнастёрке отпарывать не спешили, и они служили как бы характеристикой человека при приёме на работу. По ним было видно, что уж такой-то работник не относится к слабакам по жизни и в трудную минуту не подведёт. Так вот и стал защитный цвет одежды одной из характеристик послевоенного времени.