Эльмар Грин - Мать

— Там было бы легче копать новую, чем очищать старую.

— Да, пожалуй, — согласился Хаарла, помедлив немного, и в его тихом голосе прозвучало такое, словно он признавал виноватым себя за эту воду, что набралась в канаву за три года. И как бы в оправдание своей вины он добавил — Зато от середины болота дальше поведешь новую. Только просеку сквозь кустарник делай не уже трех метров, как договорились.

— Да, — сказал Пекка. — Но еще хватит возни со старой.

И его левая ладонь осторожно прошлась по правой руке выше локтя. Он так ретиво действовал в этот день лопатой, что больная кость руки вдруг снова напомнила о себе. Он имел обыкновение держать черенок лопаты в ее нижней части правой рукой, и это ее утомило. В лопату попадали не только торф и глина, но и камни. Некоторые из них весили немало. А выбрасывать их на высоту метра приходилось той руке, которая держала лопату внизу. Кроме того, лопатой же приходилось обрубать корни молодых кустарников, давших первые побеги три года назад. И в этих случаях каждый удар лопатой отзывался в больной кости правой руки.

— Пойдем к нам обедать, — сказал тихо Хаарла.

— А? Нет. Зачем же, — возразил Пекка. — Мне старший мальчик сюда принесет обед.

— Ничего, пойдем. Ради первого дня пообедаем у нас, — повторил, застенчиво улыбаясь, Эмиль Хаарла.

Он был выше Пекки на полголовы, если брать за мерку его собственную голову, словно бы нарочно непомерно удлиненную от подбородка к выпуклому лбу. А если бы меркой служила небольшая квадратная голова Пекки, то разницу в росте можно бы обозначить почти целой головой. Зато туловище Хаарла, обтянутое желтым свитером, выглядело тоньше, чем у Пекки, что не было, однако, признаком его хилости. Свисающие с узких плеч жилистые руки заканчивались такими крупными кистями и ладонями, которые ясно показывали, что этот человек хватил на своем веку работы.

Он спрятал эти ладони в карманы и тем же тихим голосом повторил свое приглашение. Пекка обтер мохом запачканные глиной сапоги, и они пошли через заливные луга в сторону главного бугра, на котором стоял дом длинного Эмиля. С главного бугра они оглянулись на болото, и оно предстало перед ними полностью в окружении возделанных бугров, поросшее из конца в конец ивняком и мелкими березками, уже потерявшими свою летнюю одежду. Эмиль сказал своим неторопливым, тихим голосом:

— Когда эта канава пройдет до конца, через нее поперек проведем еще две канавы. А если и это не поможет, еще добавим. Работа тебе будет и после зимы.

— Ого, — сказал Пекка. — Это тебе гектаров шесть новых лугов.

— Не только лугов, — ответил Эмиль. — Попробую и посевы. Вон там у меня тоже было болото. А после осушки уже два раза снял овес, ячмень и тимофеевку.

— У тебя, я смотрю, ни одного метра даром не пропадает, — сказал Пекка.

— А у тебя разве пропадает?

— У меня? Из полутора гектаров? Да они у меня вот! — И Пекка вытянул ладонь, разогнув и согнув на ней пальцы — словно беря что-то в горсть. — А у тебя пятьдесят семь.

— А у меня они тоже вот, — сказал тихо Эмиль, потупив слегка от застенчивости взгляд своих выпуклых зеленых глаз и тоже вытягивая вперед ладонь, размерами покрупнее, чем у Пекки. И этой же ладонью он сделал движение, предлагающее посмотреть вокруг.

Пекка посмотрел. Действительно, все поля были удивительно ладно пригнаны друг к другу у Эмиля Хаарла, и дороги по ним были проложены очень экономно в обход пашням. Каждый луг имел свой сарай для сена. Поля, служившие для его стада дополнительным пастбищем до сенокоса, теперь были распаханы и засеяны озимой рожью и пшеницей. Они уже зеленели сплошными зелеными коврами, получив нужную долю удобрения. Картофельные поля были полностью убраны, несмотря на то, что занимали довольно большое место среди земель Хаарла. Ботва на них лежала в аккуратных кучах, готовая к тому, чтобы весной просохнуть и быть сожженной для дополнительного удобрения.

Рядом с картофельными полями шла уборка турнепса и кормовой свеклы. Этим занимались женщины, приглашенные из соседних мелких хозяйств. Немного далее работник Эмиля распахивал под зябь те из сжатых полей, которые не получили семян клевера. А на жнивье, засеянном весной клевером, уже давшим за лето первую нежную зелень, теперь свободно паслись медлительные от сытости коровы и овцы. Их стало больше у него за время войны, и это заставило его выстроить рядом с каменным коровником новое хранилище для корнеплодов, над которым сейчас трудились два плотника, взятые из соседней деревни.