Богдан Сушинский: Золото Роммеля

– И все же, господа офицеры, у меня такое предчувствие, будто наш «золотой» караван уходит не к берегам Италии, а в небытие, – не удержался Крон, продолжая заикаться чуть ли не при каждом слове.

– Ах, эти ваши неутолимые, нервные предчувствия! – подергал левой щекой оберштурмбаннфюрер.

– …Представьте себе, барон, жизнь не только давно приучила меня прислушиваться к своим предчувствиям, но и не раз спасительно заставляла полагаться на них.

– Судьба любого пиратского клада всегда была жестокой и таинственной, – воинственно согласился фон Шмидт.

– Почему «пиратского»? Фельдмаршал изъял эти драгоценности в виде приза победителя, в виде компенсации за наши потери.

– Будете ли вы называть эти сокровища «африканскими», «пиратскими» или «сокровищами фельдмаршала Роммеля» [2]– суть от этого не изменится.

– И все же впредь я просил бы не называть эти сокровища «пиратскими», – напыщенно потребовал Крон.

– Это ж почему, позвольте вас спросить? – с азартом заядлого дуэлянта встрепенулся оберштурмбаннфюрер.

– Уже хотя бы потому, что это задевает честь мундира фельдмаршала Роммеля и многих связанных с ним офицеров.

– Относительно «задевает честь мундира» позволю себе усомниться. Фельдмаршалу Эрвину Роммелю достался такой военно-политический «мундир», что ему уже ничто не угрожает, – хрипловато проворчал барон.

– Это не меняет существа дела.

– Только не пытайтесь представать перед нами в облике хранителя чести фельдмаршальского мундира.

– При чем здесь «хранитель чести мундира»?! – взорвавшись, Крон, похоже, взял не ту ноту и вместо командного офицерского баритона снизошел до истерического фальцета. – Фельдмаршал пока еще сам способен постоять и за себя, и за свою честь.

– Вот и я так полагаю, – хамовато признал фон Шмидт. – Он пока еще способен, в отличие от вас…

– Вы, как всегда, все преувеличиваете и обостряете, господа! – натужно прочистил глотку командор, намереваясь пресечь ссору офицеров в самом зародыше.

Когда, поднявшись на ходовой мостик, командор занялся своими корабельными делами, оберштурмбаннфюрер не спустился вслед за Кроном в каюту, а найдя укрытие от ветра в закутке между орудийной башней и палубной надстройкой корабля, мысленно прошелся по тем событиям, которые в конце концов привели его, сугубо сухопутного служаку, на палубу линкора «Барбаросса». И вспомнить начальнику охраны конвоя было о чем. Слишком уж бурно развивались недавние – в сентябре 1943 года – события там, в Ливийской пустыне, в ставке командующего Африканским корпусом фельдмаршала Роммеля.

… Фон Шмидт до сих пор помнит, что почерневшее от загара и въевшейся в кожу танковой гари лицо фельдмаршала в каких-то едва уловимых чертах напоминало в тот день африканскую маску. Массивный, отчетливо выступающий римский подбородок выпятился еще резче, а главное, воинственнее, – как было всегда, когда он решался на очередную ливийскую авантюру.

– Всякий раз, когда мы близки к победе, у моих солдат ее вырывают. Моя африканская штаб-квартира уже давно могла находиться в аристократическом районе Каира. Но нас предали. Нас предают каждый день. Причем везде – в ставке фюрера «Вольфшанце», в Берлине, в Риме…

Командующий произносил эти слова с таким ожесточением, словно вот-вот намеревался снять свои части с африканского фронта и бросить их в огневое безумие путча.

– Вот именно, и в Риме – тоже, – вынужден был поддержать его фон Шмидт, хотя ни суть обвинений, ни настроение командующего ему не нравились.

– Даже трусливые итальянские «макаронники» – и те давно перестали считаться с нами.

– Чего они вообще стоят, эти «макаронники»? Всего лишь окопное дер-рьмо, – и только! – безапелляционно объявил барон.

– Что не подлежит никакому сомнению! – почти прорычал Роммель, решительно покачивая своей «набыченной» головой. Никакого внимания на грубоватые манеры барона он старался не обращать; слишком уж важен был для него теперь этот эсэсовец.

– Однако не все так уж напропалую безнадежно, господин фельдмаршал, как может показаться.

Командующий корпусом запнулся на полуслове и недоверчиво взглянул на барона. Перед ним стоял первый офицер, которых за многие дни его «неудовольствий и негодований» решился произнести эту странную фразу: «Не все так уж напропалую безнадежно…» И при этом Роммель даже не счел нужным схватиться за пистолет.

– Что… «не так уж напропалую»?.. – все еще предаваясь собственной ярости, поинтересовался Роммель, намереваясь узнать, что же в действительности скрывается под этой фразой. – Чем вы собираетесь меня «утешить»?