Богдан Сушинский: Жребий вечности

Однако все гадания Лиса Пустыни, как называли теперь генерал-фельдмаршала, оказались напрасными: выстрела так и не прозвучало. Не нашлось ни одного обезумевшего от жары рядового и ни одного по самой природе своей безумного фельдфебеля, который бы попытался пресечь движение этого для обеих сторон вражеского и неизвестно что везущего в своих тюках каравана.

Прошествовал последний верблюд, караван растворился в мерцающей дымке, и только теперь Роммель ощутил, насколько одиноко и тоскливо ему в этой стране-пустыне. И насколько она неизлечимо пустынна.

«Нет, – с яростью молвил он себе – все против тебя на этой земле. Казалось бы, та же пустыня, те же караваны. И те же англичане – в лютых врагах… Все вроде бы то же самое, что представало и перед Наполеоном, даже предательство “вольфшанцкой Директории”. И почти та же слава.

Но жестокость бытия в том и заключается, что в глазах современников ты предстаешь всего лишь тенью Бонапарта. Только тенью. И что из того, что тебя тоже побаиваются – и по ту сторону плато, и по ту сторону моря? Побаиваются-то лишь потому, что помнят о военном гении Наполеона и понимают, как велико для тебя искушение пойти по его африканским стопам.

Нет, второго Наполеона эта пустыня сотворить уже, видимо, не способна! Так и остаться тебе Лисом Пустыни, – объявил он приговор собственному честолюбию. – Всего лишь лисом, а никак не повелителем.

А ведь и в самом деле, кто способен будет убедить историков и саму Историю, что виновны в этом африканском крахе не ты и твои легионеры, а… предательство берлинских штабистов, предательство самого фюрера? Ибо нельзя, в высшей степени безнравственно целый корпус посылать на некую “стратегическую” гибель! Если только позволительно говорить на войне о… каком-то там проявлении нравственности!»

Но, действительно, что он должен говорить своим солдатам? Что их бросают на произвол судьбы, не требуя ни побед, ни солдатской доблести, поскольку вся доблесть будет заключаться в их собственной гибели?

– Разве что взять пять-шесть сотен своих африканских легионеров, высадиться на все том же мысе Фрежюс, на котором когда-то высадился Наполеон, и двинуться на Париж… – проговорил он вслух, вновь утомленно опускаясь на «ветку» своей походной «пальмы». – Как в старые добрые времена. А что? «Фельдмаршал Роммель идет на Париж! Африканское Чудовище приближается к столице! Император входит в благословенный Богом Париж! Народ приветствует своего императора!» [5]И пусть мир ломает голову, пытаясь разгадать его замысел, понять, что ему в этом Париже понадобилось… Никому и в голову не пришло бы, что, подобно Наполеону, я ворвался в Париж с одной-единственной целью – спросить: «Что вы сделали с Францией без меня?! Что вы с ней сделали?!» [6]

– Господин фельдмаршал, – возник во входном просвете адъютант командующего. – Прибыл Мохаммед аль-Сабах. Он желает вести переговоры от имени местных вождей.

– Желает? Кто он таков, этот ваш аль-Сабах, чтобы сметь что-либо желать? Или я опять несправедлив?

– Он – вождь местного племени, точнее, одного из местных племен. Вы уже встречались с ним.

– Какого еще племени, полковник?! – с ироничной горечью прокряхтел Роммель, вываливаясь, наконец, из своей «подвески» и жадно припадая теперь уже к фляге с водой.

– Простите, я запамятовал его название. Эти арабские наименования!.. Если позволите, я еще раз спрошу…

– Да мне наплевать, как оно называется, Герлиц!

– И я того же мнения, господин фельдмаршал. Мы не должны…

– Я не знаю и не признаю никаких племен, – прервал его Лис Пустыни. – И вообще, какого дьявола ему здесь нужно?!

– Просит срочно принять.

– Так это был его караван?

– Может, и его. Но сам он прибыл еще два часа назад на рыбацкой шхуне.

– Ах, еще два часа назад?! То есть он прибыл не с этим караваном, он оказался у нас не попутно? Интересно, что он все это время делал в моей ставке?

– Ждал, – вежливо склонил голову Герлиц.

– Почему… ждал? – не понял фельдмаршал. – Чего?

– Разрешения увидеться с самим фельдмаршалом Роммелем! Он обязан был прочувствовать важность этого момента, важность оказанного ему фельдмаршалом непобедимого Африканского корпуса снисхождения. Извините, но я позволил себе не докладывать, считая, что он может подождать, – спешно умалял свою вину адъютант. – Тем более что араб так и не смог внятно изложить причину своего появления.

– Или не желал делать это в разговоре с вами.