Богдан Сушинский: Жребий вечности

– В ваших словах высшая солдатская справедливость.

– Однако так будут думать не все.

– Не все. Но это всего лишь маневры.

– Так станут думать далеко не все, полковник, – заводился Роммель, как сотни раз заводился в своих полевых ставках-шатрах, решаясь на совершенно безумные операции, одинаково поражавшие затем и англичан, и штабистов из «Вольфшанце». – Тогда, докладывая мне, вы утверждали, что контейнеры покоятся относительно глубоко.

– Это святая правда.

– Хотя можно было подыскать места помельче.

– Что тоже недалеко от истины.

– Значит, этот паук-навозник Шмидт получил приказ Гиммлера опустить их на такую глубину, чтобы никто не смог извлечь их без помощи профессиональных водолазов.

Крон был убежден, что никаких указаний на сей счет Шмидт не получал. Тем более – от Гиммлера. Не получал уже хотя бы потому, что рация была выведена из строя. Но даже если бы радист сумел выйти в эфир, то кто и каким образом способен за какие-то считанные минуты разыскать в нем Гиммлера? А никто иной не имел права знать о том, что произошло с африканскими сокровищами.

Однако возражать фельдмаршалу не решился. Все может быть. Вдруг такая ситуация была заранее оговорена?

– После войны вы обязаны разыскать меня, полковник. А если я окажусь в плену, сделайте все возможное, чтобы освободить. Найдите наших легионеров, найдите деньги и способы. Нет, я что, несправедлив?!

Никто в штабе Роммеля так и не смог привыкнуть к этому его: «Я несправедлив?» И не только потому, что произносилось оно чаще всего именно тогда, когда командующий был откровенно несправедлив. Просто в устах Роммеля, именно в устах фельдмаршала Роммеля, оно воспринималось как нечто совершенно неестественное.

– Отныне я всегда буду там, где находитесь вы. Пусть даже мысленно, – с трудом подыскал Крон приличествующий случаю ответ.

– И помните: кроме вас, о месторасположении сокровищ знают лишь оберштурмбаннфюрер СС Шмидт, командор, лейтенант, то есть теперь уже обер-лейтенант Кремпке и, вполне очевидно, Гиммлер. Только они. Но из этого не следует, что все эти люди обязательно должны дожить до дней, когда смогут прогуливаться вдоль северного побережья Корсики в панамках туристов.

– Совершенно не следует.

– Так что, может быть, я несправедлив?

– Они нам попросту не нужны.

– Я не желаю, чтобы наше золото шло на послевоенную кормежку какого-то там, из всевозможных тыловых бункеров повыползавшего, сброда.

– Понял вас, господин фельдмаршал.

– Это вовсе не обязательно, полковник, чтобы вы понимали всю глубину моих замыслов. Достаточно, чтобы вы прониклись идеей сотворения Четвертого рейха.

– Который должен явиться миру уже без фюрера.

– Рейх не может явиться миру без фюрера, – задумчиво возразил фельдмаршал Роммель. – Вопрос лишь в том, кто и каким будет этот фюрер.

Мюнхен – Берлин – Арона (Италия) – Одесса

Французское название крепости Акр – или, как ее еще называли турки, Акки, сломить турецкий гарнизон которой Наполеон так и не сумел. Считается, что Акр был крайней восточной точкой завоеваний Бонапарта – восточным Рубиконом, перейти который он уже не решился.

Исторический факт. Мария Воттэ считалась самым сильным медиумом-контактером среди своих коллег по обществу «Наследие предков». По одной из версий, именно ей, во время сеанса связи с Внешним Разумом, удалось получить кое-какие сведения, раскрывающие секрет двигателя летающей тарелки (в те времена она называлась летающим диском).

Титулами маркграфов наделялись те аристократы, которые, уже имея графский титул, были владетелями больших территорий (марок), как правило, пограничных. И в их обязанности входили охрана и оборона рубежей королевства; таким образом, они пребывали на королевской службе.

Лама с таким прозвищем действительно жил в конце 1930-х годов в Берлине, и Гитлер несколько раз общался с ним. По одной из версий, именно этот загадочный тибетец, исчезнувший затем из Германии, и был первым наставником фюрера в его медиумно-контактерских опытах.

Здесь интерпретируются сообщения в парижских газетах, характер и тон которых менялся по мере приближения Наполеона к Парижу после его ссылки на Эльбу.

Известная фраза Наполеона, которой он, вернувшись из Египта, ставил в тупик своих политических противников.