Олег Таругин - Волкодавы СМЕРШа. Тихая война

Старик же, услышав негромкий разговор, подслеповато заморгал и, торопливо перекрестившись, выдохнул с явным облегчением:

– Ну, слава те, Господи, свои! А я-то уж грешным делом думал, все, приплыл Фомич, на германцев напоролся, сейчас и порешат, ироды…

И то, каким тоном было произнесено это самое «свои», окончательно уверило Александра, что никакой опасности старик не представляет. Он и на самом деле искренне ОБРАДОВАЛСЯ их появлению, хоть и не мог не понимать, что кое-какие вопросы к нему имеются. Так что поговорить им определенно есть о чем…

– Свои, дед, свои… – кивнул Гулькин, продолжая с интересом рассматривать нежданного «гостя». Давно потерявший былой цвет драный полушубок, подпоясанный тонким растрескавшимся ремешком, за который заткнуты рукавицы. Заправленные в валенки стеганые штаны с заплатами на коленях. На голове – облысевшая от древности меховая шапка. На правой руке не хватает двух пальцев, левую щеку пересекает уходящий под всклокоченную бороду шрам. Воевал, что ли? Тогда вопрос, где и за кого.

– А вот ты кто таков будешь? Документов-то, поди, при себе нету?

– При себе нету, – покладисто согласился тот, ухмыляясь. – Зато в хате имеются, все чин-чинарем. И на себя, стал быть, предъявлю, и на супружницу. Вот только сначала вы бы свои документики показали? За ними, поди, далеко иттить не потребуется? Места тут глухие, война на дворе. А такие балахоны и германец может носить.

– Документики, говоришь? – хмыкнул Гулькин. – Что ж, дед, правильно мыслишь, время сейчас сложное. Ну, гляди, коль читать умеешь.

Вытащив из внутреннего кармана удостоверение, Александр поднес его в раскрытом виде к глазам старика, подсветил фонариком. Несколько секунд тот, беззвучно шевеля губами, изучал плохо различимые в синем свете строчки, затем удовлетворенно кивнул:

– Вот это совсем другой коленкор! Годится! А зовут меня просто, товарищ командир … – обращение старик отчетливо выделил голосом. – Дозвольте? – Старик, кряхтя, поднялся на ноги.

Мгновенно среагировавший Максимов тут же ухватил его за плечо, собираясь усадить обратно, но Гулькин коротко мотнул головой: не нужно, мол.

Вытянувшись по стойке смирно, дед вскинул изуродованную ладонь к треуху:

– Стало быть, доклада́ю: Степан Фомич Добруш. Что в империалистическую, что в Гражданскую – все рядовой пехотного полка. С первой – солдатского Георгия имею да вот это. – Степан Фомич коснулся шрама на щеке. – Германской шрапнелью задело, чудом глаза не лишился. А на второй пальцы оставил. Комиссован по ранению, к службе более не годен. С тех пор в Еремеевке безвылазно и проживаю. Спрашивайте дале.

– Дети имеются?

– А как же, два сына, оба супротив германца воюют. Вот только где именно – знать не ведаю.

– Оружие твое?

– Оружие? – хмыкнул старик, пожевав губами. – Ну, нехай будет мое. Сам собрал, сам натаскал – значится, мое, так с вашей точки зрения выходит.

Гулькин переглянулся с товарищами и продолжил:

– А зачем собирал-то? С какой целью?

Старик ненадолго задумался, почесав затылок:

– Да как сказать, товарищ командир? Не бросать же, к весне все ржой пойдет, механизмы из строя выйдут, жалко. Пропадет добро. Будто не знаю, сколько в него труда народного вложено? Тут недалече позиции располагались, оттуда и приволок.

– Жалко бросать, значит? – прищурился Сашка. – Смотри, какой жалостливый. А может, ты тут банду организовать собирался? Или фашистам передать? Откуда мне знать, что у тебя, Степан Фомич, на уме? Слова – они только слова и есть. Словам подтверждение надобно. А по факту – наблюдаю целый склад оружия, включая пулемет, гранаты, патронов немерено. Или не знаешь, что за незаконное хранение положено? Так время-то сейчас военное, и законы тоже. За такое могут и высшую меру присудить.

– Могут, конечно, – согласно пожал плечами Добруш, и Александр неожиданно понял, что особого страха перед ними тот не испытывает. А то и вовсе никакого страха не испытывает. – Только зря вы, товарищ командир, меня такими словами обижаете. Деревню нашу война стороной обошла, это так, но ежели бы германцы сюда приперлись, я б уж точно в хате отсиживаться не стал. Мне терять-то уж и нечего, свое отжил. Но с десяток вражин тут бы оставил, точно говорю. Это рука у меня каличная, а глаз верный. У «максимки», правда, затвор отсутствует, это я уж после разглядел, поскольку ночью его тащил, а поначалу шибко обрадовался, знакомая машинка. Ну, дык я и с винтовки стрелять, значится, не разучился, две войны хорошо научили.