Георгий Брянцев - По тонкому льду

Я раскрыла книжку. Все равно рано или поздно надо встать перед правдой.

Он! Его почерк. Круглый, четкий. Записки Дмитрия. Их много. Целое богатство.

И хотя я не понимала ни слова, все говорило с этих испещренных мелкими буквами страниц! Я слышала его голос. Волнующий, любимый голос.

Глаза устало закрылись. Сама с собой я переживала эти минуты.

Долгожданная встреча! Пусть не такая, как рисовалась мне в мечтах. Но все же – желанная.

В следующее мгновение пальцы мои уже листали книжку. Я искала хоть каких-нибудь понятных мне слов. На последней странице стояла дата: "1943 год". И все. По-видимому, это история. История, которая завершилась сорок третьим годом. Дмитрий своей рукой поставил дату. А потом? Потом он жил, дальше жил. Если бы жизнь его оборвалась, оборвались бы и записки.

Желая что-то угадать или понять, я принялась тщательно разглядывать каждый листок. Еще одна надпись попалась мне на глаза. Она была сделана на почти прилипшей к обложке серой страничке. Она гласила: "Дмитрий Брагин, майор, район Крустпилса. 15 мая 1944 года".

Теперь я узнала его фамилию. Брагин! Дмитрий Брагин. Но дата и район внушили новое подозрение. Что значит – 15 мая 1944 года?

Надежда то меркла, то разгоралась. Но меркла чаще. Все настойчивее одолевали тяжелые предчувствия. И избавиться от них было трудно. Я призывала на помощь воспоминания. Как ни странно, но прошлое почему-то казалось светлым. То прошлое, которое мы пережили в мрачные дни войны, в страданиях, в постоянном ожидании смерти, теперь представало передо мной в ином свете.

Да, я мучилась, я потеряла сына, я видела гибель многих людей. Но я испытала и первое большое чувство, которое дарит человеку судьба только однажды. Я была рядом с сильным, мужественным другом и сумела поддержать его в подвиге.

А то, что он творил своей жизнью подвиг, я не сомневаюсь, как не сомневалась и тогда. Может быть, я чем-то помогла ему. Совсем немногим, но сознание и этого участия в его борьбе приносит счастье.

Больно сознавать, что все это только в прошлом. А сегодня лишь надежды, ожидание И вот теперь – еще предчувствия. Нужно их изгнать из сердца. Должны быть только надежды, светлые надежды и свершения.

Книжка заставила меня вспоминать, искать и разгадывать.

А когда русский гость навестил меня вторично, к тем многим страницам, которые донесла до нас записная книжка Брагина, прибавилась еще одна.

Четырнадцатого мая сорок четвертого года, под вечер, на отрезке железнодорожного пути Крустпилс-Даугавпилс советская разведывательная группа пустила под откос литерный состав немцев, шедший к фронту. На след группы напала специальная команда от карательного батальона в количестве девятнадцати человек. Поначалу разведчики стали уходить к литовской границе, а потом вдруг, описав полукруг, направились в обратную сторону, к железной дороге и берегу реки. Эсэсовцы преследовали группу в течение всей ночи.

Несколько раз возникала перестрелка. Разведчики выбили в карательной команде девять солдат и двух командиров.

К утру эсэсовцам удалось прижать группу к реке. Завязался бой.

Разведчики сопротивлялись отчаянно и теряли одного человека за другим. У них иссякли боеприпасы. Кольцо сжималось. Уже только два человека отбивались от наседавших эсэсовцев. Эсэсовцы решили взять их живьем и поползли к берегу. И тогда те двое подорвались на единственной гранате.

Одним из них был майор Дмитрий Брагин.

Я запомнила навсегда эту дату: сердце Дмитрия перестало биться 15 мая 1944 года.

Как безжалостна бывает истина! Она не оставляет надежды. Упорно, настойчиво я искала разгадку тайны и, когда нашла ее, должна была отдать взамен свою мечту о друге. Теперь со мной только воспоминания о нем.

Когда я читала записки майора Брагина, несколько часов мы были вместе.

Многое стало понятным из того, что было пережито. Многим я восхищалась и кое-чему улыбнулась.

Потом я думала, много думала. Мне показалось, что судьба этого человека удивительна своей простотой. Нет, не величие ума, не особенность дарования, не фанатическое самопожертвование характерны для него. А убежденность в своей правоте. Убежденность, ставшая частицей души, ритмом сердца. Кто выпестовал в нем эту правоту? Не знаю. Может быть, великое время, может быть, люди, жившие с ним, а может быть, мудрость идей. А возможно – и то, и другое.

Странно: я, немка, сужу о сыне другого народа и хочу понять его. Дано ли нам это? Не помешает ли кровь и смерть многих искренности суждений?