Аида Ланцман - Под солнцем Виргинии

–– Как ты вырос, мальчишка, – Сэмюэль пожал ладонь Нейта совсем по-взрослому, а затем обнял. Объятия у деда были крепкими. Как и рукопожатие: он считал это признаком мужественности, поэтому, пожимая руку деда, Нейт старался сжать ее как можно сильней. От него сладко пахло табаком: дед курил самокрутки. Его одежда была выстирана и выглажена – белые брюки и льняная рубашка. Сэмюэль Розенфилд был человеком «старой закалки», как обычно говорила мать Нейта. «Прости ему все слова, потому что однажды, когда он уйдет, покинет нас и этот мир, ты будешь жалеть, что не простил», – добавляла она, когда Нейта после очередного упрека деда жгли яростные, горячие слезы обиды. Дед был неоднозначным человеком, и Нейт так и не решил, как к нему относиться.

–– Папа, – мягким голосом сказала Джен и обняла деда. Нейту было странно слышать, что она зовет его папой, ведь ее собственного отца здесь не было. Сэмюэль был ворчливым стариком, но Женевьеву любил, как казалось мальчику, гораздо больше собственного сына.

–– Почему ты зовешь его папой? – спросил Нейт, когда ему было лет девять.

–– Потому что его это радует, – просто ответила Джен и погладила сына по волосам.

–– Но разве нам даются не одни родители на всю жизнь? – мальчишка нахмурился.

–– Одни. Это просто знак уважения. Я никогда не буду любить твоего деда, как своего отца, просто так принято.

–– И я буду звать мамой чужую женщину? – озадачился Нейт.

–– Как захочешь, милый. Как захочешь.

Мария Розенфилд была совсем другой. С чувствами относительно бабушки Нейт определился давно: она ему нравилась. Внука Мария любила абсолютно и вопреки, как и собственного сына, а вот к невестке относилась прохладно, но та все равно упорно звала ее «мама» и улыбалась так, как могла только она.

После затянувшихся приветствий и слов восхищения по поводу того, каким красавцем вымахал Нейт, они все собрались за одним столом. Ноа поначалу чувствовал себя неловко, зато Виола громко смеялась над шутками Аарона и внимательно слушала рассказ матери Нейта о том, как она пару недель назад провела выходные в Милане со своей подругой Бетти, домохозяйкой из верхнего Ист-Сайда. Нейт смотрел на слегка запотевший бокал, наполненный темно-красным, пожалуй, даже багровым вином, который стоял почти нетронутым возле тарелки его отца, и рассматривал свое отражение, стараясь найти того взрослого красавца, о котором все говорили, но видел только себя. Да, его руки и ноги слегка вытянулись за последний семестр в школе, но Нейт напоминал себе подросшего котенка – угловатый, нескладный, тощий.

Его клонило в сон после съеденного мясного рулета и лукового супа, который изумительно готовила Ви. После долгой дороги и долгих разговоров, и напряжения, которое повисло над столом, когда дед заговорил о виноградной лозе, все почувствовали себя утомленными. Виноградник медленно погибает, потому что Ноа в одиночку не справляется с объемом работы, говорил дед, а у него самого колени болят. При этом он многозначительно посмотрел на отца и сказал, что было бы неплохо, если бы тот сподобился помочь подвязать виноград, и тогда отец сказал, что не сможет остаться надолго, потому что в Нью-Йорке у него много незавершенных дел. Финансовое положение Розенфилдов значительно ухудшилось со времен Гражданской войны – нанять рабочих дед не мог, но и сыну этого сделать не позволял. «Из принципа», – говорил Аарон.

Натаниэль зевнул, обнаружив, что поймал себя на мысли, как было бы здорово, если бы он уснул прямо здесь, а отец, как раньше, взял бы его на руки и донес до кровати.

–– Что-то ты совсем раззевался, приятель, – Аарон потрепал сына по волосам, а тот пожал плечами.

–– Я подготовила для тебя комнату, Натаниэль, – улыбнулась бабушка. – Виола застелила кровать новым постельным бельем.

–– Спасибо, мисс Ви, – Нейт встал из-за стола, поцеловал ее в щеку, а затем всех остальных по очереди, пожелал им спокойной ночи и устало поплелся в сторону лестницы.

–– Не забудь принять душ, милый, – напомнила мама.

Темный паркет, начищенный до блеска, местами пора было ремонтировать, потому что кое-где он облупился, и доски, уложенные причудливым рисунком, совсем прохудились от времени. Даже не специалист мог при взгляде на паркет запросто понять, что не одно поколение Розенфилдов родилось, прожило свой век и гордо встретило старость и смерть в этих стенах.

Нейт поднялся по лестнице, скользя ладонью по гладким, затертым временем деревянным перилам и, свернув налево, очутился в своей комнате. Раньше она принадлежала его отцу, а еще раньше деду. Она была довольно просторной, со светлыми стенами и с темными панелями из дуба. На кровати лежал такой мягкий матрас, казалось, что лежишь на вате. Платяной шкаф в углу и письменный стол у западной стены, с грудой книг на нем. Дверь в ванную, которая не закрывалась на защелку, сколько Нейт себя помнил, тоже была сделана из светлого дерева. В комнате, конечно, было огромное окно с балконной дверью, откуда был выход на веранду, опоясывающую усадьбу. Нейт думал, что и его отец, и, возможно, когда-то дед, насчёт последнего мальчик был не уверен, как и он сам, плющили носы о стекла этого окна, глядя на приусадебный участок, на сад, полный фруктовых деревьев и на колючие розовые кусты, пестрящие красными бутонами. А еще они кругами носились по веранде и засыпали под стрекот цикад, ночные перешептывания птиц и шум молодой листвы. А вечерами, когда становилось влажно, сыро и холодно, обычно ближе к осени, сидели на широком белом подоконнике и выводили пальцами узоры на запотевшем окне.