Лотар-Гюнтер Букхайм - Крепость

— Да, тебе уже пора! — Отвечает Старик и подтянувшись за свисающее кольцо полусадится в кровати. — Желаю счастья и держи ушки на макушке!

Писарь штаба в Пен Авеле обращается ко мне с порога:

— Нам не известно, что произошло с Хенеке и Вальдманом. Они оба были на съемках в Сен-Назере.

— Надеюсь, они успеют обернуться к обеду.

— Вполне с Вами согласен. Вам необходимо взять с собой в Берлин новые фотографии, господин лейтенант!

— Это о работенке американских или английских бомб?

— Шеф назвал это так: «Террористический налет против французского гражданского населения».

— А кто это напечатает?

Писарь пожимает плечами и смущенно смотрит на меня, но это длится лишь какой-то миг, а затем он ухмыляется мне прямо в лицо. Так, надо еще раз заскочить в кафе. И вот оно. Симоны в зале нет. Прохожу через двор в сарай, примыкающий к соседскому сараю: никого. Я не хочу более беспокоить мадам, восседающую за кассой как на троне, расспросами о Симоне. Все образуется! Говорю я себе. Поехать в Бац и поискать ее в нашем гнездышке? Это чертовски глупо. А вдруг Симона укрывает там какого-нибудь британского диверсанта? Во мне поднимается своего рода упрямство. Если Симона решила играть со мной в прятки, я не смогу ничего предпринять. Я сыт по горло всем этим спектаклем! Честно говоря, мне наше расставание представлялось несколько иначе, но никак уж не игрой в прятки, моя милая! В Кер Биби Симоны тоже нет. Остатки еды на столе, погасший огонь в камине: меня совершенно не радует весь этот вид. На втором этаже тоже тишь да гладь: в ванной на полу с грязным ковром лежат, так как я содрал с себя, совершенно грязная рубаха, смятая фуражка, морские сапоги, моя парусиновая сумка с пленками. Мне необходимо переодеться, т. к. я не могу ехать в походном обмундировании. Голубая униформа у меня в шкафу. Так, а где же утюг? Внутри каждой клеточкой прислушиваюсь: не раздастся ли звонок велосипеда Симоны? Но вокруг царит давящая тишина…. Сгребаю в кучу грязную одежду, нервно оглядываюсь по сторонам: так и не решив окончательно, что я уже упаковал и что еще надо добавить. Из всех щелей вытягиваю какие-то свои вещи. Что важно, а что нет? Что можно выбросить, а что упаковать? Наконец мешком валюсь на кровать, свесив руки едва ли не до пола. В полудреме погружаюсь в свои мысли: был ли это у Симоны перепад настроения или же это была реальная угроза нашей любви? Прежде всего, начало этому положило на редкость смешанное чувство, сплетенное из настороженности и слепой симпатии. Мы слишком сильно рисковали и чересчур перегнули палку. Но вероятно Симона была права, когда провозгласила: В урагане самое безопасное место — это глаз тайфуна. Или такой ее постулат: только тот, кто идет на все, проходит все с честью. Но затем я захотел уже сам определить, где грани этого всего и просто не позволил себе плестись в хвосте событий.

— Скорей бы ты вернулся, сказал Старик. А у меня сейчас на душе, как и раньше: «Отдать концы!». Если это верно, что меня вызывают в Берлин только чтобы написать портрет Геббельса, то мне нужны будут материалы, которые еще могу достать в Париже, но не в Берлине. Замечаю, что в мыслях такая чехарда, словно уезжаю навсегда. Слишком мала надежда, что меня откомандируют именно сюда. Ну, разнюнился! — упрекаю себя. Праздничные застолья с ассами флота далеко позади; большие торжества в баре Рояль — также уже не вернуть. Пикники в Жирандо и дикие вечера в честь одержанных победах — тоже. Теперь звучат другие напевы.

Так, а что теперь? Тащить все отобранное словно перегруженный осел? Мои картины с морскими пейзажами начала моей карьеры необходимо сильно свернуть в плотный рулон. Тексты, записи сделанные в боевых походах, наброски Коте Суваж, это почти сотня рисунков сделанных пером и тушью. Куда все это девать? Хочется влепить себе сильную затрещину: Ну почему я не взял большую их часть с собой, когда ехал в отпуск в прошлый раз? Оставить здесь малую толику написанного мной — тоже не радостная идея, т. к. я чувствую себя именно здесь как дома. В подвале есть еще две мои небольшие, прекрасно вырезанные вручную старые рамы, которые также хочу взять с собой, а кроме всего прочего, в нише стены там у меня спрятана пачка фотографий, о которых никто не знает. Прохожу через террасу во двор, и там, по лестнице спускаюсь в подвал. Подвал представляет собой настоящую помойную яму, и в то же время является отличным местом для хранения моих картин: У задней стены покрытые пылью шкафы, в темном углу, где отсутствуют два кирпича, я нашел достаточно места для хранения своих двух картонных ящичков размером 13 на 18 сантиметров и нескольких фотопленок. Пальцами нащупываю два ржавых крючка вделанных в кирпичи и со всеми предосторожностями, из-за огромного количества пыли, вынимаю их из стены, и … взгляд упирается в темный пустой провал стены. Стою, бессильно опустив руки, а в голове свербит одна мысль: Неужто этот придурок пекарь обнаружил мой схрон? А может быть это Симона грабанула меня в последний момент? Неужели спектакль продолжается? В душе полная сумятица чувств: я уже не знаю, о чем мне еще думать, и что может последовать за всем этим. Во всем теле такая слабость, словно вот-вот хлопнусь в обморок. Головокружение такое, что теряю ориентацию, словно взбесившаяся стрелка компаса.