Николай Шахмагонов - Барвенково – Сталинград. Цена хрущёвской подлости

Спеша к генералу Гостомыслову с донесением, полученным от Насти, он снова и снова размышлял о главном в этом вопросе. Насте он доверял полностью. Но Настя передавала сведения со слова Зигфрида. Можно ли доверять Зигфриду? На этот вопрос могла ответить Настя, но она была далеко. Он надеялся на то, что она взвесила всё, прежде чем передавать сообщение.

«Да, вот уж поистине «семь раз отмерь – один отреж», – подумал Ивлев. – Верна пословица. И Настя должна действовать именно так…»

У Насти же вопросов было не меньше, чем у Афанасия Петровича Ивлева.

Казалось, внедрение прошло успешно. Зигфрид не заподозрил, что Настя была советской разведчицей.

И вдруг – это случилось ещё весной – он решил обучать Настю радиоделу. Значит, готовил её для себя – это могло помочь в том случае, если он всё же решит работать на русских. Как? Настя пока не понимала. Неужто он и её решит подключить к работе? Но, с другой стороны, а если это проверка? Вдруг она всё-таки заслана советской разведкой? Это было бы и хорошо, и плохо. Хорошо, если он решится встать на сторону советов. Тогда она только порадуется такому обороту дела и станет его соратником. А если она действительно та, за кого себя выдаёт. Если она пылает ненавистью к советам и одержима местью за репрессированных родителей? В любом случае, надо было знать правду. Ясно одно: если Настя заслана, то должна прекрасно владеть радиоделом. И стоит только её оставить один на один с радиопередатчиком, проявит себя.

И она проявила, направив шифрованную радиограмму. Кому? Не трудно было догадаться. Зигфрид выяснил для себя главное – Настя советская разведчица. Трудно сказать, что больше было в его чувствах – радости или огорчения. В любом случае, нужно было её на занятия радистов больше не посылать. Если заметил он, могли заметить другие. Ну а чем это могло кончиться, вполне понятно. И ведь не только для неё. Её провал мог бросить тень и на него самого. Уж слишком фантастичным было его спасение во время нападения советских парашютистов на разведцентр, в котором он работал с Ивлевым, попавшим в его руки по стечению обстоятельств.

Что же получалось? В 1916 году он попал в плен к русским, а в марте семнадцатого благополучно бежал, причём бежал именно от Ивлева, который работал с ним. То, что Ивлев «нашёлся» и оказался как раз на том направлении, на котором Зигфриду было поручено выполнить одно ответственное задание, поначалу сулило успех, но потом всё пошло не по плану. А главное – Ивлев оказался далеко не антикоммунистом, да к тому же истинным патриотом России.

И вот, уже почти оказавшись в руках Ивлева, бежит и возвращается к своим.

Зигфрид решил вызвать Настю на откровенный разговор и пригласил к себе в кабинет.

Она вошла спокойно, без волнений. Села на предложенный стул.

– Настья, – проговорил Ганс Зигфрид, – Вы ни есть та, что на самом деле. Вы ни есть дочь враг народ.

Ганс Зигфрид обычно говорил на удивление чисто на русском языке, но, когда волновался, начинал ломать некоторые слова. Настя поняла, что он чем-то взволнован, но предпочла промолчать, чтобы дождаться каких-то разъяснений.

– Мне наши не верить, мне мои сомневаться.

Он понял, что говорит не так чисто, как может и перешёл на немецкий, на котором Настя говорила прекрасно. Пояснил, что её работой на радиостанции заинтересовались. Не пояснил кто. Да ведь никто и не заметил посланного ей сообщения. Зигфрид сказал так на всякий случай, чтобы избежать просьбы снова допустить её до радиостанции. Хотя бы один раз. Но этот один раз мог стать последним для неё.

Посмотрел внимательно. Настя молчала, внимательно глядя на него. Не возражала. Почему? Наверное, не считала нужным. Раскрыта – значит, раскрыта. Что поделать?!

И тогда он заговорил о том, что вот только недавно, нынче утром, случайно узнал, что из-под Москвы срочно перебрасываются две пополненные почти до штата дивизии – танковая и пехотная. Он сделал паузу, внимательно посмотрел на Настю и спросил:

– Вы хотите знать, куда они направляются?

Настя молчала.

– Я знаю, что вы хотеть это знать! – снова заговорил он по-русски: – Очень хотеть, чтобы сообщить о том Афанасию Петровичу.

Настя размышляла, как ответить, а он посмотрел на неё внимательно и сказал:

– Настя… Я спрашиваю вас о том, потому что мне надо знать, что спрашиваю. Вы должны мне сказать. Вы должны мне верить. Вы должны мне признать. Вы скажите зачем это есть мне знать? Это нужно знать, чтоб сказали Вы мне. Мне, если нужно для германский армия, можно узнать, если отдать вас в гестапо. Но мне нужно знать сам. Мне сам.