Дмитрий Сергиевич - Начало легенды

— Это сыны мои! — с гордостью ответила Криницкая. — А где они? Так где ж им быть теперь? На войну ушли!

— На войну? Бум-бум? Немецки зольдат капут махен?

— А как же иначе? — отвечает женщина. — Или вы им капут устроите, или они вам. На то и война. И не мы ее начинали!

— Ньет, вы! — вставляет слово офицер. — Ви — большевики! Ви хотеть завоевание вьесь мир! Абер ецт вир шлюсс махен мит коммунизмус! [1] Но теперь мы покончим с коммунизмом! — и тут же отдает приказание расстрелять фотографии.

С гусиным гоготом хватают солдаты автоматы, выбегают из дому и через шлях — к пригорку. Прикрепили к соснам фотокарточки, отошли на несколько шагов и начали палить. В клочья разнесли портреты…

Стерпела и это Ефросинья Криницкая. Поставила еду, приглашает незваных гостей откушать, чем бог послал…

Странник о той поре прибился к дому Криницких, однорукий, убогий человек. Все он видел своими глазами, и этот рассказ идет от него. Дважды на год, а то и чаще, заглянет он в Шугали, чтобы все это вновь и вновь рассказать людям, чтобы знали, чтобы ведали о том, чего нельзя забывать вовеки! Потому что забывчивы мы, а забывчивы оттого, что добры по натуре своей, быстро отходим от зла и ненависти. Долго помнится только хорошее, а все, что терзало сердце и душу, постепенно затягивается дымкой забвения. Однако же, во имя нашего будущего, надо помнить, а юным, что не знали горя, надо знать, от какой лихой напасти спасли их отцы и старшие братья…

— Господи боже мой! — причитает странник и крестится на образа. — Что же это делается на белом свете!

— А ничего, отец! — говорит ему Криницкая. — Вот накормлю окаянных, они и успокоятся. Видишь, какие отощалые. Это они на голодный живот пакостные, а поедят — подобреют!

— Ой нет, хозяюшка, нет! — ужасается калека. — Глаза у них волчьи, так и горят! А от дыханья ихнего серкой явственно шибает! На касках рога нарисованы! Сатанинское племя, чисто сатанинское, спаси нас господи!..

Довольные своей работой, вбегают в горницу стрелки те автоматные, потирают руки от приятного удивления, восхищаются накрытым столом — не во сне, наяву видят русское хлебосольство.

— О, матка! Ты есть гут!

Шнапс у них имелся в достатке.

Начали пить и жрать, как скоты, ровно из голодного края прибыли, будто отродясь яичницы с ветчиной не видели, колбас домашних, огурцов свеженьких, прямо с огорода, молока в крынках — топленого и холодненького, из погреба, и, конечно же, как и было приказано, курок жареных. Ничего не пожалела хозяйка, пусть их едят, думает, пусть разорвет ненасытных! Набросились на все, да так жадно, что только одно чавканье и слышно. Чистые свиньи! Еще бы — не свое, даровое. Наперехват, взапуски, кто кого скорее обставит. А когда насытились, начали непристойные песни орать. Хоть и язык чужой, непонятный, а все равно гадость чувствуется. Губная гармошка чуть ли не у каждого — задудели, загудели! Подпившие, они утратили всякий удерж и стыд. Мерзостные, закоренелые охальники и скоты, к ужасу убогого странника, наблюдавшего за ними из кухни, чокались с суровыми ликами святых на иконах, взбирались на комод, отплясывали какой-то гадостный танец…

Чтобы не видеть всей этой срамоты, Криницкая вышла на кухню. Но они потребовали, чтобы видела «веселение» бравых немецких солдат.

— Матка! Ты — пить за наше здоровье! — приказывают ей солдаты и наливают рюмку.

Что делать — надо пить, надо стерпеть и это поношение. Подавляя тошноту, пригубила рюмку с вонючим зельем и почувствовала себя оскверненной на веки вечные.

— Найн! Найн! — заорали хором. — Аллес! [2] Нет! Нет!.. Все!

Пришлось выпить «аллес». И в знак своего презрения к негодяям ничуть не поморщилась.

— Браво! Браво! — закричали немцы. — Нох айне кёльх! [3] Еще одну рюмку!

Налили еще. Выпила и вторую рюмку, чтобы отвязались, проклятые. Выпила и вышла на кухню. Зубы сжала от горя и унижения, а не плачет — только глаза яростью наливаются. Может, в те минуты она думала о немецких матерях, которые народили и выкормили таких гаденышей. А может, о том, что у каждого из них лежит в подсумке добрая сотня хорошо упакованных смертей. И все они — на ее сыновей, на народ советский…

Один из солдат, хоть и пьяный, разглядел на стене Марисину фотокарточку и нашел в ней сходство с хозяйкой. Вбегает на кухню, тычет в лицо.