Вадим Рихтер - Особое задание

Это все, что осталось у меня от записей господина майора. Дневник его я забросил в болото, когда нас однажды крепко прижали немцы.

Записки майора Фанслау, по мнению моего начальника, были сплошной «мурой» и для разведки не имели никакой оперативной ценности. Мне же они помогли позднее, когда я работал переводчиком и мне не раз приходилось сталкиваться с такими вот фанслау.

Когда мне довелось участвовать в работе по расследованию злодеяний немецко-фашистских военных преступников, я встретился с явлениями, характерными для большинства этих извергов: отрицание своей вины и стремление все свалить на Гитлера, Геринга, Гиммлера.

- Нет, нет, мы невиновны. Мы всего лишь выполняли приказ свыше. Приказ есть приказ, его не обсуждают, а выполняют. А что мы могли поделать, мы маленькие люди. Зверства, злодеяния? Нет, нет, с этим мы ничего общего не имели. Об этом мы услышали только здесь, в плену.

Я-то знал цену этим слезливым заверениям бывших эсэсовских головорезов. И когда приходилось мне зачитывать им перевод сурового приговора, я видел перед собой искаженное кричащей болью детское личико и в ушах у меня стоял леденящий душу вопль навсегда искалеченной юной человеческой души.

Как-то наш отряд, кажется, в апреле, на подходе к Неману, расквартировался в одном большом селе. Рай-он был под контролем партизан, и в селе шла более или мeнее нормальная, в условиях войны, жизнь. Крестьяне, в большинстве женщины и старики, работали в поле.

Мы с Николаем расположились в небольшой аккуратной хатенке, в окно которой заглядывали первые весенние побеги жимолости. Хозяйка, статная, еще моложавая женщина с большими печальными глазами и теплой улыбкой, пригласила нас вечерять: поставила на стол кринку молока и блюдо вареной картошки. Мы достали сахар, сало, галеты.

- Настенька! - позвала она. Из боковушки вышла девочка-подросток, лет 16, худенькая, с бледным, совсем еще детским лицом и косичками, которые она перебирала своими тонкими пальцами. Что-то болезненное, отрешенное было в выражении ее лица и глаз. Она как-то про себя улыбнулась и закрыла густыми ресницами свои глаза, сев за стол.

- Хворая она у меня, - вздохнула мать,

Мы переглянулись с Николаем и не стали задавать лишних вопросов. Девочка взяла кусок сахара и долго его рассматривала, казалось, мысли ее были где-то далеко-далеко.

После ужина в наш дом ввалилась целая ватага бойцов отряда. Так уж сложилось, что я слыл в отряде рассказчиком и по вечерам, на стоянках, должен был рассказывать все, что знал и читал, лишь бы это было интересным и захватывающим. В моем репертуаре были романы Дюма, Скотта, Майн-Рида, Гюго, Конан-Дойля, рыцарские баллады и многое другое, прочитанное в детстве и юности. Хорошо ли, плохо ли я рассказывал, но в отряде имелась целая группа активных слушателей, которые не давали мне покоя. На этот раз я начал одну из захватывающих историй времен средневековой Англии. Настенька и хозяйка тоже слушали, и мне было приятно видеть широко открытые глаза девочки, в которых вдруг зажегся интерес.

Как всегда, на самом напряженном месте я прервал рассказ. Все вздохнули, но стали расходиться - таково уж было у нас условие. Да и время было позднее.

Когда мы укладывались на полу, Настенька еще сидела у стола и украдкой посматривала на меня. А потом несмело попросила:

- Ну, а что же дальше, расскажите!

- Она у меня очень любит читать книги, - сказала мать с той теплотой в голосе, с которой говорят об очень любимом ребенке, и со вздохом добавила:

- Да вот теперь не до книг. Сами видите!

Спать мне не хотелось, и я продолжил начатую историю. Настенька села поближе ко мне и не спускала с меня глаз. Лицо ее оживилось, и в наиболее острых моментах рассказа она заметно волновалась. На этот раз я рассказывал «Кенильвортский замок» Вальтера Скотта. Когда я кончил, Настенька долго сидела, задумавшись под впечатлением услышанного, а потом тихо сказала:

- Большое вам спасибо. - И ушла.

На другой день с утра я установил на столе рацию и начал готовиться к сеансу. Николай ушел к командиру отряда. Настенька стояла в дверях и с интересом наблюдала за мной. Мне захотелось сделать девочке приятное, и я стал ловить Москву. Накануне я сменил батареи, и громкость стала хорошей. Раздались бравурные звуки марша, и в комнату ворвалась немецкая речь. В тот же миг за моей спиной раздался страшный, пронзительный крик и глухой звук упавшего тела. Обернувшись, я увидел Настеньку, в судорогах извивающуюся на полу. Лицо ее было искажено гримасой боли, а глаза, выражающие ужас, широко открыты. В комнату вбежала ее мать.