Рой Якобсен - Ангел зимней войны

Потом стемнело, а за нами никто не пришел.

Я сварил кофе и пошел будить остальных, Михаил проснулся с таким видом, словно впереди его ждал летний день в родной деревне на Онежском озере, братья оторвались от сладких киевских снов, Антонов сложил на груди руки и жмурился блаженно, даже учитель был настроен мирно. И впервые с односложных реплик перешел на длинные тирады. Я похлопал его по плечу и протянул ему кофе, он выпрямил спину, отпил глоточек и снова заговорил как по писаному, как умеют учителя, длинными ровными фразами, и все время что-то спрашивал и смотрел мне в глаза, как верному другу, поверенному во все сердечные тайны, к которому взывают с мольбой о терпении и милости.

Я попросил его сходить за остальными, мы собрались в кухне и устроили заседание штаба. Сомнений в том, кто тут главный, ни у кого не было, протесты, драки, разногласия — все развеялось. Я с ходу постановил, что мы и дальше будем сидеть в доме, топить и спать, подъедать остатки и в крайнем случае посылать на промысел Михаила. Рано или поздно что-нибудь произойдет, и это не выбьет меня из колеи, я сразу пойму, что нам делать, но это пока оставалось моей тайной, так я сохранял мир среди них и в своем сердце.

Антонов переводил, я наблюдал за ними и видел, как они один за другим кивают, решительно, сдержанно, как будто мы с ними запланировали операцию захвата, но отсрочили ее на время, чтобы подготовиться. Сказал что-то только Михаил:

— Они нас забыли, да? Шавка и толмач и?..

— У них голова другим занята. Нам это на руку, можем отдыхать.

Я велел им не бузить, сказал, что мне надо уйти — но я вернусь.

Они кивнули, и вид у них был даже пристыженный.

Я посмотрел на лежащего на стуле кота.

— Я вернулся в тот раз, — сказал я, — вернусь и в этот.

Снова кивки. Уходя, я шепнул Антонову, чтобы он присматривал за учителем.

Каскад осветительных гранат разодрал ночное небо, черные силуэты суетливо метались среди руин, бронетехника в центре пришла в беспорядочное движение, но постепенно развернула свои огромные черные гусеницы на северо-восток, и время от времени орудия давали залп по лесу, скорее по старой привычке, потому что настоящая война шла теперь на равнине перед Хулконниеми — с едва различимыми батареями русских, шмалявшими без передыху, разрывами «неприятельских» гранат, приближавшимися к нашим позициям стежок за стежком, как строчка гигантской швейной машинки, ором, командами, предсмертными криками, санитарами, подающими опознавательные сигналы, — машину понесло вразнос, она застлала город завесой коричневого, пузырящегося, сального смрада, такого густого и плотного, что он загородил все небо, а внутри всего этого обретались мы, точно червяки в гниющем яблоке.

Палатка, в которой Николай допрашивал меня, сгорела. Из бункера в школе доносились голоса, поленница у дома бабки Пабшу была истоплена почти вся, штабная полевая кухня стояла холодная, брошенная, а вот до кучи дров у магазина Антти никто не дотронулся. Но как толковать эти изменения, в сущности ничего не менявшие, я не знал, поэтому, вернувшись, сказал рубщикам, что сейчас мы спокойно поедим, а потом еще поспим.

И снова в их взглядах засквозило сомнение. И снова они ничего не возразили. В молчании поев, они легли каждый в свою кровать и уснули, а я с котом и стулом остался на кухне.

Посреди ночи меня разбудил Антонов, сказал, ему не спится, он махал руками, он был в смятении, может, температурил.

— Что там происходит?

— Я не знаю.

Но добавил, что нам не надо беспокоиться, главное — быть выспавшимися и полными сил, когда что-нибудь начнет происходить: эвакуация, крах, ковровые бомбежки… надо быть наготове и иметь силы, только и всего. Чтобы его отвлечь, я спросил, как там разговорившийся учитель.

— С ним порядок, — буркнул этот крестьянин, но с таким выражением на лице, словно хотел сказать «насколько эдакое чучело вообще может быть в порядке».

Я возразил, что Суслов мужик крепкий, он нас еще удивит. Антонов с сомнением пожал плечами.

— Подожди, увидишь, — сказал я задиристо, словно бы мы спорили о том, как поведет себя Суслов. Антонов снова пожал плечами, посмотрел на меня удрученно и ушел спать.

Наутро та же картина — ни Федора, ни хотя бы Шавки. А война ближе к полудню усилилась. Нам приходилось перекрикиваться друг с другом. Я сварил рубщикам кофе и сказал им, что мы и сегодня не будем делать ровным счетом ничего, а только спать и ждать, в крайней случае пошлем Михаила за едой.