Момо Капор - Хроника потерянного города. Сараевская трилогия

«Эй, чей черед теперь пришел?» – спросил дядюшка Ника, глядя на поэта Хамзу Хуму.

«Нету смерти до Судного дня», – отвечал тот, продув ненабитую трубку и пропустив полный стаканчик красного. Он не любил болтать о смерти.

Он посмотрел на нас, сидящих за столом, и запел:

В то лето я своими собственными глазами, почти им не веря, увидел у Беговой мечети Симону де Бовуар и Жана Поля Сартра. Я слышал, что они, возвращаясь из Дубровника, на день застряли в Сараево. Их окружала местная знать, преподаватели французского и писатели. В свите я увидел Энвера в элегантном сером костюме с галстуком, и он заговорщецки подмигнул мне на ходу. Сартр курил трубку. В какой-то момент он нагнулся и завязал распустившийся шнурок. Ростом он был меньше, чем я ожидал. Он вошел во двор мечети и заинтересованно наблюдал, как верующие моют перед молитвой ноги в каменном фонтане. И я подумал, что, наверное, достаточно неопределенно долго просидеть в прохладном дворе этой мечети и тогда увидишь всех тех, кого мечтал повидать.

В нынешнем году оцинкован фонтан во дворе Хусрев-Беговой мечети, в целях чего потрачено было более тысячи грошей. (1772)

В Сараево прибывает тысяча верблюдов, которые привезут от трех до четырех сотен тюков с порохом для арсенала. Глашатай по сему случаю объявил, что по улицам запрещено курить табак. Случилось это в двадцатый день земхерия. Да будет известно то! (1778)

Однажды, в сентябрьский полдень, вдруг размножился Фил, Андричев «Слон везиря» из Травника. По Главной улице прошла вереница из шести слонов, и пара городских пьяниц, Кило и Пупа Хава, ужаснувшись, поклялись больше не брать в рот ни капли, поскольку им стали мерещиться белые слоны. А были это слоны из цирка «Medrano», который в то воскресенье гастролировал в нашем городе, и на них восседали с кнутами в руках ядреные итальянские акробатки с возбуждающе голыми ляжками.

Каллиграф, куриный торговец Хасан-эффенди, привел в Сараево страуса и двух странных баранов. За их представление обществу собрал довольно денег. (1776)

Вслед за слонами в качестве гуманитарной помощи в Сараево каким-то чудом попали облезлые красные двухэтажные автобусы, пожертвованные городом Лондоном. Все ринулись на второй этаж, чтобы насладиться чудом, и автобусы на поворотах заносило, словно пьяных, и они рискованно наклонялись. Здесь можно было курить. С такой высоты, наверное, как и с белых слонов, улицы выглядели необычно, а прохожие на тротуарах внезапно уменьшились в размерах. Катаясь на лондонских развалюхах, мы представляли, что едем не по зеленой Илидже, а катим, по меньшей мере, через Гайд-парк.

На конечной станции в пригородном поселке знаменитый сараевский весельчак Жано приказывал крестьянам разуться перед тем, как войти в автобус, потому что, говорил он, таков там, в Лондоне, адет, обычай, и они влезали в «лондонец» с обувками в руках.

Во время меж мухаремом и концом зилхиджи нынешнего года потратил я на писание в малой лавке у Сахат-башни 564 листа бумаги. (1767).

Появилась газета Савти Истамбол (Голос Царьграда). (1765)

Ян Ухерка, который кроме кукловодства и своих тайных страстей занимался потихоньку организацией концертов, залучил в Сараево, черт его знает как, знаменитый американский «Голден Гейт квартет». Три старых негра и одна древняя негритянка в фиолетовом парике с удивлением рассматривали «Битву при Сутьеске» и «Форсирование Неретвы» на стенах концертного зала Дома армии, распевая о том, как Иегова выиграл битву под стенами Иерихона. «Oh, my Lord!»

А потом, когда они своими кастрированными голосами затянули «Nobody knows, the troubles I’ve seen, nobody but Jesus», зал затуманился от слез.

Интересно, что самый крупный из них, настоящий джинн, пел ангельским тенором, в то время как самый маленький, сухощавенький, был наделен самым глубоким басом, который мне доводилось слушать в жизни. Для меня до сих пор остается тайной, как это в те времена четверку негритянских певцов занесло в Сараево.

В только что открытом кафе «Парк» на Главной улице художник Воя Димитриевич нарисовал на главной стене первую кубистскую фреску в Сараево. Лакомясь рахат-лукумом и потягивая крепчайший кофе, посетители с подозрением разглядывали раскрашенные шары, кубы и конусы, исполненные в стиле раннего Андре Лота, размышляя одновременно о том, что бы это могло значить. Похоже, фреска так и не привилась, так что лет десять спустя, когда она осыпалась, ее совсем замазали.