Момо Капор - Хроника потерянного города. Сараевская трилогия

– И оно ему надо было? Жил себе спокойно…

И постоянные посетители «Башни» успокаивали себя тем, что обслуживавшие их заключенные, у которых сараевское бесчестие отняло даже право на достойное каторжное страдание, всего-навсего лишь мелкие нарушители закона, фигуры с почти опереточными, комическими судьбами. Но наслоение многолетнего унижения, мучений и несчастья в этом, а также в других бесчисленных местах вызвало всеобщий взрыв мрака, уничтоживший и разорвавший на мелкие кусочки многолетнюю, так упрямо и умело создаваемую ложь. И не случайно, что «Башне» довелось стать символом. Словно в библейские времена, на нее обрушился огненный столб, разоривший некогда Содом и Гоморру, и сжег без остатка вчерашний мир именно в этом срамном и грешном месте.

Оказавшаяся непосредственно на демаркационной линии «Башня» стала чем-то вроде границы, разделяющей воюющие народы. Равнодушные картографы провели линию после подписания Дейтонского соглашения, и она, словно в абсурдном сне, прошла точно через это здание, отделив ресторан от кухни. Возникла проблема: как подавать гостям блюда из свинины, настрого запрещенной Кораном, если кухня находится на земле, принадлежащей исламу? В Сараево, кстати, осталась одна, единственная мясная лавка, где продают свинину, и в ней обслуживают исключительно хорватов. Конечно же, вовсе не специально демаркационная линия в этом случае отнесена на пристойное расстояние в глубину мусульманской территории.

Между тем во время войны, да и теперь, когда подписан какой-никакой мир, «Башня» продолжает функционировать как тюрьма. И не только: в «Башне» продолжает работать тот самый ресторан, в котором гостей обслуживают бывшие заключенные, поскольку им некуда деться. Некоторые из них по отбытии срока добровольно остались официантами и поварами, совсем как сараевские сумасшедшие, после долгих скитаний по разоренному городу вернувшиеся в палаты Ягомировой лечебницы, брошенной врачами и охранниками. В психушке все-таки меньше безумия, чем на свободе. Зловещий дух Сараево, выпущенный из разбитой бутылки, пересилил и побежденных, и победителей.

Господи, помилуй прежде других несчастных сараевских старушек, которые покинули нас в числе первых – тех, что жались к стенам и каждому уступали дорогу, тех, что пережили близких и неслышно шагали, словно извиняясь за то, что все еще существуют; тех смиренных старых женщин, что после закрытия рынков собирали с прилавков остатки, до того как уборщики смоют их в канализацию струями воды из шлангов; с вечными переметными сумами в руках (в Сараево их зовут торбами) – пустые сумы несчастья, в которые надо собрать все, что ни встретится по пути: позавчерашние газеты, щепки для плиты, куски черствого хлеба. Родившись в Первую мировую войну, они созрели к началу Второй и закончили жизнь в этой; пережили три войны, так и не поняв, ради чего они велись; не храня в сердце ненависти, просто старались хоть как-то поддержать слабенький огонек жизни. Их пепел развеяли ветры истории. Господи, помилуй их вместо меня, грешного! Кто знает, сколько их перемерло за четыре года войны, сжимавших в худых пальцах бутылочки из-под лекарств, которых больше нигде не было, сколько перемерзло холодными и безнадежными сараевскими февральскими вечерами, в которые кажется, что лета вовсе не было и больше никогда не будет.

Их находили заледеневшими и засохшими, совсем как погибших птиц, что случайно залетели в чужую комнату и не смогли из нее выбраться. Кто знает, сколько их зарыли в землю под посвист снайперских пуль и треск лопающихся от мороза стволов вместо молитвы. Сегодня ночью в Хиландаре я молюсь за их нежные души, какой бы веры они не были, потому как Бог – един.

70. 1. На Тебя, Господи, уповаю, да не постыжусь вовек. 2. По правде Твоей избавь меня и освободи меня; приклони ухо Твое ко мне и спаси меня… 9. Не отвергни меня во время старости; когда будет оскудевать сила моя, не оставь меня.

Весной 1941 года Сараево захлестнула волна всеобщего безумия…

Толпа грабила еврейские и сербские лавки. Люди сгибались и падали под тяжким грузом нахватанного добра.

Словно насекомые, ползали они по крыше еврейской синагоги, отрывая от купола куски медных листов.

Они жгли флаги королевства и вывешивали новые, в красно-белую клетку. Восклицали здравицы в честь новоявленной Независимой Державы Хорватской и новых властей.

Как и все прочие сербы, мы должны были сдать радиоприемник марки «telefunken» и пишущую машинку системы «adler». Граммофон нам оставили, но мы больше не слушали музыку.