Николай Дворцов - Море бьется о скалы [Роман]

Садовников не говорит, а приказывает, смотрит на Федора. Тот, облокотясь на стол, сидит недвижимо, с окаменевшим лицом.

Так проходит несколько минут. Дрова разгораются, и маленькая комнатка наполняется благодатным теплом. А по окнам хлещут потоки воды. Вода журчит, булькает… Ветер сердито шипит, брякает стеклом.

— Курить! — точно очнувшись, говорит Федор чуть хрипловатым голосом. — А что, если поднять лагерь? Хотя нет, погубим без толку людей. Что же делать? Эх, морда!.. Вот стерва! И союзники эти!..

Федор ожесточенно трясет головой. Олег подает другу прикуренную сигарету. Тот жадно затягивается.

— Только бы до вечера не взяли. Уйдешь. Уверен. А на прощанье прихлопнешь несколько фрицев.

Федор встает, ходит по комнате.

— Не очень ты мудро придумал, Олег.

— Почему?

— Так… Даже обидно… Сколько вместе и так плохо думаешь обо мне.

— Ты пойми. Федор! — горячо перебивает Садовников.

— Я все понял… Бросить товарищей? Дезертировать под огнем? Нет! Я останусь! Распорядись насчет пистолета. Пусть сейчас же принесет. Могут нагрянуть каждую минуту. Живьем в руки не дамся.

На протяжении дня Садовников несколько раз заводит разговор о побеге. Он всячески старается доказать, что оставаться Федору в лагере неблагоразумно, даже глупо.

— Ну, что это даст? Погибнешь попусту.

Федор молчит. Он лежит на топчане, засунув под голову руки.

— Решайся. Федя, — Садовников подсаживается на топчан.

— Гибель бесполезна, говоришь? Ошибаешься, друг. Смерть никогда не бывает бесполезной, если, конечно, она принята с достоинством, честно. Постараюсь показать. как умирают советские люди.

Олег Петрович в душе согласен с Федором. Но жаль друга. А конец войны недалек…

— Федя, давай вместе… — Олег Петрович кладет на грудь Бойкова руку. Тот отстраняет руку, встает.

— Нет! Можешь остаться. Вполне… Ты нужен лагерю. Уходи отсюда, Олег. Прошу. Иди в ревир.

Федор почти насильно выталкивает Садовникова в коридор, запирает на задвижку дверь и опять ложится. Пальцы греют в кармане холодную сталь пистолета. Первый патрон загнан в ствол. Пусть сунутся. Он ударит в упор, чтобы без промаха…

Чутко прислушиваясь, он думает о своей жизни. Короткая она и ужасно нескладная… В сущности ничего не сделано. А ведь человек рождается на большие дела. В мае исполнится двадцать семь. Девятнадцатого мая… Мать в этот день пекла сладкий пирог, а отец выпивал. И мать не перечила ему, потому что было «законно» — именины. Да… Интересно — после, взрослым, он не встречал ничего вкуснее слоеного пирога матери… Почему так, а? Впечатления детства?

Вечером Федор собирается на построение. Он побрился, подтянулся и положил в карман шинели взведенный пистолет.

— Олег! Простимся на всякий случай…

Они жмут друг другу руки. Олег охватывает шею Федора, попеременно целует его в щеки, в губы. Потом врач снимает очки и кусочком марли, заменяющим носовой платок, усиленно трет стекло. Глаза у него влажные, он часто моргает. Федор смотрит в пол.

— Адрес не забудь. Пусть дети узнают… И жена… — говорит он глуховатым голосом.

Слегка кивнув напоследок другу, Федор выходит из комнаты. Перед воротами, где строятся пленные, он встречается со Штарке.

— Здравия желаю, господин унтер-офицер! — Бойков ловко козыряет.

Штарке улыбается. Сразу видно — он в чудесном настроении. Унтер дружески хлопает Федора по плечу.

— Как дела?

— Как всегда, господин унтер-офицер.

— Знаешь, Федор… В ночной очень тяжело… Я ведь понимаю… Ты отдохни сегодня. Обойдутся… Отоспись. Возьми вот сигарет.

— Вы так заботливы, господин унтер-офицер…

Унтер еще раз хлопает Федора по плечу.

— А как же?.. О людях надо заботиться. Что ваш Сталин говорил? Он говорил, что к людям надо относиться бережно, как хороший садовник к деревцу.

— У вас замечательная память, господин унтер-офицер, — льстит с улыбкой Федор. — А я вот не помню…

Унтер доволен. Он говорит с нотками хвастовства:

— На память не обижаюсь. Конечно, это были пустые слова, красивые фразы. У большевиков слова всегда расходятся с делом. А вот наш фюрер что говорит, то и делает. Правильно?

— Мне трудно судить, господин унтер-офицер… Значит, можно отоспаться?

— Да, да… Конечно…

— Благодарю. Ауфвидерзеен!

Козырнув, Федор четко поворачивается и уходит.

В полночь, когда усталые и назябшие пленные крепко спали, к лагерю тихо, точно крадясь, подкатился грузовик с брезентовым верхом. Черные гестаповцы не успели еще выпрыгнуть из кузова, как открылась дверь караульного помещения. В прямоугольнике света на какую-то секунду появился унтер, а за ним Антон.