Габит Мусрепов - Солдат из Казахстана

— В первом квартале план перевыполнен на двадцать три! — выпалил Гришин.

— Как? Что за план? Ты откуда свалился? Квартальный? На двадцать три?.. — Я не понял, о чем он мне сообщает. — Постой, что за план? Квартальный?

Он качнул головой.

— Карагандинский! Чего же тут не понять? И завод пустили…

— А… да, да… Поздравляю…

Вася отвечает: «Спасибо». Он уже так сроднился с Карагандой, что моя непонятливость его обидела. Он думал обрадовать вестью с родины, и ему кажется, что я недостаточно радостно принимаю его известия.

Но я размышлял о другом. Если еще останется завтрашний день, я отпрошусь у Мирошника на аэродром с попутной машиной. Я знаю, что он здесь всего в десяти километрах.

Однако как раз в это время нас выстроили, и вот мы стоим, ожидая прибытия катеров.

Я рассказал Володе о том, что случилось, сознавшись, что теперь я боюсь опять оказаться вдали от жены. У меня только что создалась иллюзия близости и относительного благополучия в нашей с Акботой «семье» — и вот.

— Ходжа Насреддин говорил мне как-то, — вмешался Самед: — «Плохо мужу, когда он не знает, где его жена и что она делает. Но аллах посылает мужьям такие испытания, чтобы они знали, что жены тоже не любят неизвестности о судьбе своих мужей…».

Самед прервал свою премудрую тираду, прислушиваясь к грохоту волн. Да, это уж не просто рокот волн, это моторы… Значит, идут катера.

Моторы гудят громче. На черной волне мелькнули при свете пробившейся из облаков луны силуэты катеров. Они взлетают на гребнях и снова отходят, опасаясь камней.

— Готовься! — звучит рядом с нами команда капитана Мирошника.

Вися на волне, выныривает из моря катер и задерживается у берега.

— Ия, ханнан! — восклицает Самед, вваливаясь в катер.

Рядом я вижу громадную фигуру его соседа, Егорушки. Я узнаю остальных людей, прыгающих на палубу. Мы все держимся за поручни. Волна подбрасывает катер вместе с нами, но вот он становится тяжелей и устойчивей от нашего груза. Капитан уже в катере.

— Сарталеев, все погрузились?

— Так точно!

— Горин, ваши тоже все?

— Так точно.

Наперерез гривастым волнам, то взбираясь на них, то скользя, как с горы, идет наш катер. Когда он всползает, как жук, на гребень волны, на миг нам становятся видны другие катера. Сначала мы видели их рядом, теперь они расходятся в разные стороны и исчезают.

Море бьет наше суденышко спереди, сзади, в бока, вскидывает вверх и бросает в пропасть.

— Дно ада не глубже, — замечает Самед.

— А ты видел?

— Сам не видал. Ходжа Насреддин письмо написал оттуда…

На нас все до нитки промокло. Согреться движениями не позволяет теснота. Окоченевшие пальцы не чувствуют поручней, за которые мы держимся. Рулевой смело режет волны.

— А что еще пишет Ходжа Насреддин? Самед, расскажи…

В открытом море катера подтянулись, сблизились. Мы снова увидели при луне, какая мы грозная боевая армада. И вот, круто свернув, катера помчались к берегу.

Как ни силен был гул моря, немцы уловили звук моторов и открыли огонь. Над нашими головами взревели фашистские самолеты, и вдруг высоко над нами стали зажигаться висячие огни осветительных бомб, ярко освещая нашу флотилию. Обстрел с берега усиливался. Снаряды падали меж катеров, взметая фонтаны воды.

— Ия, ханнан! Попади!

Самед приложился и выстрелом сбил повисший над нами яркий огонь.

Очереди трассирующих пуль скользнули из катеров по ракетам, гася огни. Но снаряды и авиабомбы все гуще сыпались на десантный отряд.

Наш катер шел быстро к берегу. За ним в свете ракет тянулись два длинных седых буруна. У берега стояла стена огня — ракеты, трассирующие пули, разрывы снарядов и бомб. Но наш катер был почему-то вне этой зоны, как будто бой был не с нами: пули свистали выше наших голов, самолеты бомбили сзади.

— Мы оторвались от остальных, — спокойно заметил Мирошник, — но для нас это к лучшему.

Понять мысль капитана было нетрудно. Фонтаны воды остались у нас за кормой. Пройдя освещенную полосу, катер опять попал в густой мрак. Мы проскочили зону огня, перед нами уже чернел берег.

— Никто не ранен? — спросил капитан.

— Никто как будто.

И только через минуту, преодолевая смущение, признался Сережа:

— Мен я немножко задело…

Он оказался ранен в правую руку. Любая другая его рана не так огорчила бы нас, как эта. Пусть он сейчас солдат, но мы видели в нем будущего художника.

— Совсем пустяки… — бормотал он, когда ему перевязывали рану.