Габит Мусрепов - Солдат из Казахстана

Когда мы наконец ввалились в машины и, шумно толкаясь, уселись, начался дождь. Он барабанил по брезенту. Спасаясь от холода, мы опустили задний полог и запели. От тряски машины голоса наши смешно дрожали, и мы забавлялись этим, когда я вдруг вспомнил, что дорога в Уральск идет мимо моего родного аула, мимо родного дома, где теперь остается мать, которая не сможет, как обещала, приходить навещать меня, и бросился в заднюю часть кузова. Меня удерживали, кричали, что я наступил кому-то на ногу, бранили, толкали, но, никому ничего не объясняя, я рвался, чтобы хоть взглядом проститься с домом, которого мне вдруг стало жалко.

Когда наконец я смог выглянуть из машины, я уже ничего не увидел, кроме пустой, голой осенней степи. По знакомому одинокому дереву я понял, что наш аул остался далеко позади. Только тогда я почувствовал боль от навеки, казалось, невозвратимой потери матери и дома. Если бы машина шла тише, я, может быть, спрыгнул бы и убежал домой. Но машина неслась по дороге. Никто не понимал меня, все беззаботно пели, а я, прислонившись к борту кузова и скрывая от всех свои слезы, бесшумно и молча плакал, пока не заснул, убаюканный однообразным мельканием осенних холмов.

Только в день отъезда Шегена в армию я вспомнил, что мне стукнуло уже пятнадцать лет, а я все еще живу под крылышком интерната и за пазухой «дяди зава». Я окончил шестой класс и считался отличным физкультурником. До начала учебного года оставалось около трех месяцев. Неужели опять все лето вертеться на турниках да гонять мячи? Довольно ребячества!

Я сразу почувствовал себя старше, и жизнь, которая кипит за стенами детдома, с силой потянула меня к себе. Все самое обыденное и простое, но не изведанное мной вдруг приобрело какую-то особую прелесть.

Окна нашего интерната были обращены к городскому саду. Я заглядывался на пестрые платья гуляющих девушек, заслушивался их звонким смехом. Они манили меня. Бежать к ним туда! Но что-то удерживало меня. Я отворачивался от окна, и тут меня подкарауливало зеркало.

Правду сказать, я немало времени тратил на то, чтобы полюбоваться собой. Темно-коричневая кожа, блестящая, как у морского льва. Упругие крепкие мышцы… Хорош! Правда, на этом широком лице хватило бы места для более крупных глаз, можно бы было, конечно, быть не таким скуластым, и нос мог бы быть более горделивым и не таким приплюснутым… Но все это мелочи. Зато темные волосы очень красиво ложатся волной. Стоп! Я поймал себя на кое-каких запретных мечтаниях. Отворачиваюсь от зеркала, а рядом окно в щебечущий, звонко хохочущий, пестрый, зовущий сад. От весны и юности не уйдешь.

Я снова гляжу в зеркало. Как я серьезен! Словно сам Шеген. Вон какое глубокомысленное выражение лица! Это ты, Шеген? Здравствуй, дружище! Я завожу серьезнейший разговор со своим зазеркальным собеседником. Сперва мне это удается, но дальше я начинаю лукавить: мои вопросы становятся все более наступательно дерзкими, а его ответы бледнеют и делаются менее убедительны. Я готов нанести ему сокрушительный и последний удар.

«Старость и так долго живет у нас на Востоке. Зачем же оттягивать время, когда молодость вступит в свои права?» — задаю я вопрос и гордо гляжу на «Шегена», довольный собой и тем, как его озадачил. Шутка ли — «старость долго живет на Востоке»! Как свободно орудую я и пространствами и веками!

Но мой зазеркальный друг оказался тоже не прост.

«Преждевременно дав права молодости, ты сам поторопишь свою старость».

Очевидно, в том возрасте я был впечатлителен, и ответ воображаемого Шегена успокоил меня на весь вечер.

Избыток юношеской энергии давал себя чувствовать на каждом шагу. Нужно было пристроиться к какому-то делу. Я отправился в облоно.

В прохладном, только что вымытом кабинете меня принял заведующий — человек с обрюзгшим рыхлым лицом и склонностью к непомерно частым зевкам. Чисто выбритое лицо и белый чесучовый костюм подчеркивали пробивающуюся седину в его черных волосах.

— Ассалям алейкум, — приветствовал я, войдя в кабинет.

Заведующий не реагировал даже простым движением губ. Вряд ли это было педагогично. Он молча сидел, я молча стоял перед ним. Заведующий зевнул еще раз.

«Почему бы ему не сходить искупаться?» — подумал я.

— Ага [5] Ага — обращение к старшему. ,— решил наконец я обратиться к нему по-казахски. — Я из интерната номер первый.

— Угу… — отозвался он, не изменив положения и не взглянув на меня.