Игорь Ривер - Один день лета

Значит шоссе… Где железка - он представлял себе хорошо. Идти не далеко, рукой подать. Но там наверняка немцы и они наверняка будут наступать вдоль нее в сторону Ржева.

- А местность здесь какая? Болота?

- Да.

По лесочкам, значит, особо не побегаешь… Да и не та погода, если честно, чтобы в лесу ночевать. И еды нет. Кстати, о еде! Он спросил:

- У кого что есть в вещмешках?

Опять не густо. Две буханки хлеба, кусочек сала, соль, три луковицы, пачка печенья, мешочек с чаем. На пятнадцать мужиков - почти ничего. Чай засыпали в висящий над огнем котелок, а хлеб и сало разделили и разыграли, чтобы никому не было обидно.

- Эх, где-то сейчас наша кухня… - вздохнул Машкин.

Ему никто не ответил. Все хмуро укладывались спать.

…

Утром сержант поднял всех еще до рассвета. Когда солнце перевалило за полдень, они вышли к шоссе и теперь смотрели на него из густого ельника.

- Гля, командир! Наши…

- Вижу.

- С запада идут. Выходит, что там немца нет?

- Выходит, что так.

То, что дорога не была перерезана немцами, было странным, но она шла на восток, этого было достаточно. Они дождались, когда пройдет стрелковая рота и выбрались из леса.

- В колонну по два! Шагом марш!

Несколько часов они шли ровным, спокойным шагом. С выкладкой иначе нельзя. Поторопишься - запыхаешься и вспотеешь, выдохнешься. Придется делать долгий привал, а сейчас было не до привалов. Сержант разрешил только одну остановку, когда проходили мимо картофельного поля. Все рассыпались по грядам, лопатками выкапывая крупную белую картошку. Набрали в вещмешки, сколько влезло и снова пошли на восток, уже немного повеселев. На дороге не было никого кроме них. С запада доносилась канонада, да в небе иногда гудел самолеты, невидимые за тучами. А потом облака как-то очень быстро растащило восточным ветром и гул моторов превратился в два немецких самолета.

- Воздух!

Солдаты рассыпались. Кто-то залег, кто-то метался по полю. Сержант видел, как двое бежали к лесу и как прямо между ними в небо взлетела земля. Он обхватил голову руками и уткнулся лицом в мерзлую грязь. Было страшно, как никогда в жизни. Сверху трещали авиационные пулеметы и ничего нельзя было сделать, только лежать в канаве и ждать, пока пуля не клюнет в спину, прибив тебя к холодной земле.

Налет казался бесконечным, хотя длился он не больше двух минут. Немцы сбросили одну бомбу, по разу прошли над дорогой, поливая ее из всех стволов и улетели. Сержант отжался на руках, встал, поглядел на две маленькие воронки на дорожном покрытии, оставленных снарядами малокалиберных пушек и выругался. Вокруг поднимались остальные. Один не мог и тихо матерился, пытаясь зажать ладонями льющуюся из ноги кровь. В стороне рядом с воронкой лежали два тела. Туда можно было не ходить, и так все ясно.

- Подняли его и в лес! Машкин!

Молодой солдат не отзывался. Глядел в небо, открыв рот и моргал глазами.

- Машкин!!!

Тот повернул голову.

- А?

- Говна! Сходи, винтовки у них забери.

- Ага!

- Не “ага!” а “есть!” Деревня…

Раненого подняли вчетвером и утащили на опушку. Перевязочными пакетами конечно же не запаслись и сквозную рану перевязали разорванной на полосы рубахой. Сам идти тот не мог. Для него сделали носилки из двух тонких березок и плащ-палаток.

Небо окончательно расчистилось. Вдалеке то и дело пролетали самолеты. Пришлось дожидаться вечера и только в сумерках они снова вышли на дорогу.

Небо на востоке было ярко освещено пожаром. К этому зареву они и пошли.

…

К своим вышли ранним утром.

- Стой! Стрелять буду!

Окрик часового был чем-то одновременно и привычным, и бесконечно странным. Ну будешь стрелять - что дальше? В него и так уже стреляли, и не раз. Он откликнулся:

- Свои, солдат. Вызови старшего.

- Оставаться на месте!

Как скажешь… Они опустили носилки на дорогу. Раненый очнулся и тихо застонал. Через полчаса к ним вышел заспанный лейтенант, посмотрел и молча махнул рукой. “Пошли!” Еще через четверть часа они вышли к деревне и направились к крайним домам.

- Кого привел? И зачем?

Старший лейтенант с раскосым, азиатским лицом, смотрел неприветливо.

- Я же сказал: для дезертиров и трусов у меня в батальоне мест нет!

Сказались и многодневная усталость, и обида, и горящий Ржев, мимо которого они шли вчера ночью, и взгляды своих бойцов в спину. Сержанта прорвало.

- Это кто здесь дезертир!? Это я, что-ли, дезертир!? Если я трус, то и расстреляй меня, как труса, только сначала сюда посмотри!